Джина в спарринге с Анной-Мари — она же Тайша Абеляр.

«Самурай мэгэзин», 1974 год.

Если Анна-Мари рассказывала об «обычных» вещах, то Флоринда, как и Карлос, старались избегать упоминаний о мире простых смертных, называя его «океаном горгулий».

Странно, но я не помню своей первой встречи с Флориндой, хотя она оказала гораздо большее влияние на мою жизнь, чем все маги, включая Карлоса. Она часто сопровождала Карлоса во время его внезапных визитов и очень скоро стала образцом для подражания — праздничная, сверкающая, дерзкая и, казалось, бесстрашная.

Как-то мои родители устраивали торжественный ужин в Американской ассоциации книготорговцев — это одна из самых крупных встреч издателей, с которой сравнима разве только Франкфуртская книжная ярмарка в Германии. Карлос прибыл с Флориндой, чтобы вновь «найти Эйми».

«Странно, — задумался мой отец, когда гости ушли. — В Карлосе и в его женщинах есть что-то специфическое — что-то большее, не то, что бросается в глаза. Я не уверен, кто его любовница —

Анна, или Флоринда, или обе, или ни одна из них… Я не могу их разгадать. Что вы думаете?»

Я понимала, что он имеет в виду, но не рискнула бы строить предположения. Они могли быть и любовниками, и друзьями, это трудно было определить. Я не могла представить Карлоса с любовницей, не верилось, что какая-то женщина может желать его как мужчину, — настолько двусмысленной казалась мне его сексуальность. Я решила, что он наверное гомосексуалист или, скорее всего, вообще не интересуется сексом.

В 1976 году Кастанеда нанес памятный визит моему брату. В одиннадцать утра он появился у его дверей и разбудил его. Дэвид еще спал, как и положено в нашей семье писателя. Качаясь, будто пьяный, в пижаме, брат битый час слушал вдохновенную лекцию Кастанеды о взаимоотношениях полов.

— Дэвид, мы думаем, что мы мачо, так носимся с нашими перцами, но мы — ничто! Мой пенис — ничто! Женщины контролируют нас, они правят миром при помощи дырки между ног, а мы думаем, что мы правим миром. Мы просто не понимаем, что происходит… А знаешь что, Дейви, — мой pincho не работает). Можешь себе представить? Я не знаю, что-то с ним не так!

— Мы рабы женщин. Они обращаются с нами как с детьми. Мы — дети, гордые своими pincho! Правда же, мы настоящие мачо, да? Нет, нет, нет. Мы бедные дети, каждый из нас… А когда писька не работает — ай-ай-ай! Dios! Скажи, как твоя жена? А где твоя сестра? Все еще живет в Беркли? Другой любовник? Coño, это заговор — женщины заставляют нас поверить, что это мы делаем шоу! Они знают, как обходиться с нами!

В том же 1976 году мой брат и его жена столкнулись с Карлосом на сборе средств для библиотеки в Лос-Анджелесе. Карлос по своему обыкновению прибыл рано и выбрал столик, за которым расположились Дэвид и Флора. Среди гостей быстро распространился слух: где-то здесь Карлос Кастанеда. Некоторые из приглашенных догадались, что это должен быть невысокий и темнокожий латиноамериканец в костюме-тройке. Несколько хиппи «без комплексов» тут же расположились на свободных стульях за столом Карлоса.

Карлос оживленно разговаривал с Дэвидом и Флорой. Он описывал тот период, когда его охватили сомнения и даже отчаяние. Дон Хуан, которого он считал единственным настоящим учителем, лишенным эго, готовился «сгореть, чтобы покинуть этот мир» и стал менее доступен для своих учеников. Карлос впал в отчаяние от надвигающегося одиночества. Отправившись на поиски другого подлинного учителя, он был потрясен, когда обнаружил, что все они мошенники. Теперь Кастанеда развлекал собравшихся историями о своих тщетных поисках.

— Дейви, — объяснял он, — поскольку я — Карлос Кастанеда, я должен был встретить всех. Мы называли Мастера Рам Дасса (профессор Ричард Олперт, участвовавший в экспериментах с ЛСД вместе с Тимоти Лири, пока оба не были изгнаны из академического сообщества) «Мастер — протараненная задница»[11] — такой педик!

Ходили слухи, что Карлос принимал ЛСД с Лири, но сам он никогда не обсуждал это, предпочитая называть Лири «слабоумным».

У Карлоса была заметно выраженная гомофобия, и за историей о наклонностях Рам Дасса последовал рассказ о разбитой мечте. Долгие годы он жаждал встречи со своим героем Аланом Уоттсом, чьи книги принесли философию дзен на Запад. Карлос рассказал о своем «опыте жестокого разочарования». — Уоттс попросил меня подняться наверх, потом стал приставать к моей culo!

Потом он напился в стельку. Он грубо и цинично говорил о духовности, даже глумился над своими книгами, которые я практически знал наизусть! Но самым ужасным для меня было услышать, как мой кумир заявил: «Мы, конечно же, никогда не сможем придерживаться того образа жизни, которым восхищаемся, — в этом и состоит красота!» Карлоса это потрясло, он свято верил, что настоящий духовный лидер не может лицемерить, изменять принципу «поступай по словам своим».

Карлос говорил:

— Не испытываю ни малейшего уважения — никакого! — ко всем этим мастерам и шаманам! Ошибаться, когда утверждаешь, что познал истину, — значит быть эгоманьяком самого низкого пошиба! Мне насрать на эти фальшивки! Carajo! Бессмысленно жить не так, как проповедуешь! И никогда не говори ни слова об Алане Уоттсе. Эти слова преследуют меня. Лучше быть задницей, измазанной дерьмом! БУДЬ задницей, в конце концов, в этом есть определенное достоинство!

Далее Карлос рассказывал, как он поехал в Окленд, заплатил восемьсот долларов за обучение «секретному дыханию», которое оказалось ни чем иным, как криком на выдохе. В том же городе он заодно посетил неуклюжего мастера тайцзи, который, сбегая с лестницы, сломал себе шею. Карлос рассказывал, как он и его спутник на цыпочках перешагнули через мертвое тело, не желая связываться с полицией и оставив мрачные останки суфия для его учеников.

Поиски Кастанеды наконец закончились, когда учитель-индуист агрессивно обрызгал его вонючей жидкостью, налитой из затейливо украшенной фляжки. Карлос захотел узнать, что это за жидкость, но высоко парившие в мыслях ученики ответили ему: «Все, что от Мастера, — священно!» В итоге драгоценное содержимое оказалось «священной мочой Мастера», которая испортила лучший костюм Карлоса. И ни одна чистка не могла вернуть его неизменному кожаному костюму первозданную до освящения свежесть.

Кастанеда пришел к выводу, что ему надо прекратить попытки уйти от своей судьбы, какой бы трудной ни была эта дорога. И он больше никогда не искал другого учителя.

Сидящие за столом хиппи были заворожены откровениями этого неуловимого нагваля — один раз в жизни им выпал шанс услышать его неопубликованные истории.

— Дэвид, Флора, посмотрите, — внезапно энергично сказал Карлос. — Человек в черном, играющий на тромбоне в глубине оркестра, совсем не тот, кем кажется. Он переодетый… Он… brujo! Carajo!

Мой брат посмотрел вслед за пристальным взглядом Карлоса и увидел скромного латиноамериканца средних лет, смущенного таким пристальным вниманием. Давид перевел взгляд с тромбониста на тихо хихикающего Карлоса и на охваченных благоговейным страхом хиппи. Тот весело подмигнул Дэвиду и произнес вполголоса:

— О Дэйви, они купились!

Однажды Карлос, разыскивая меня, заглянул в дом моих родителей в Бентвуде, но застал дома только одну маму. Пока он развлекал ее своими историями, пришел отец. По их теплым рукопожатиям и беззлобным подтруниваниям было видно, что они с Карлосом без слов понимают друг друга. В конце своей жизни Карлос с удовольствием вспоминал о своих встречах с дорогим другом Ирвингом. Обладая даром перевоплощения, Карлос в совершенстве имитировал баритон моего отца: