— Карлос, ты молодеешь с каждым годом! Ха, ха, ха!
— Ирвинг! Ты выглядишь как ребенок — это удивительно! Ха, ха, ха!
Вспоминая эту историю, Карлос часто повторял: «Мне нравилось, когда Ирвинг так говорил, потому что в действительности я выглядел дерьмово. Мы оба напоминали чертей и знали это, но он твердил как заклинание: „Карлос, ты меня пугаешь — ты помолодел лет на десять! Ха, ха, ха“.
Иногда, приезжая в Лос-Анджелес из Беркли, я находила записку, прикрепленную к моей двери, на которой рукой отца было написано „Карлос“ и ниже новый номер.
Я отчетливо помню печальный звонок в 1983 году, когда мне исполнилось двадцать восемь лет. Мы болтали с братом в доме родителей, когда зазвонил телефон. Брат ответил, говорил кратко, потом передал трубку мне. Первый раз Карлос говорил со мной в таком глубоком отчаянии:
— Эйми, один из нас ушел. Это Ла Горда, bruja. (Она замечательно описана в самых популярных книгах Кастанеды). Это была самая могучая из ведьм, нам была нужна ее сила, она вела нас, и теперь она ушла, растворилась на глазах! Она умерла от эгомании! Она решила, что она — нагваль, наш лидер! Она стала считать меня ничтожеством, пустым местом.
— Отдаваться эго, имея такую энергию, такую мощь — это смерть. Чем выше поднимается маг, тем больше глубина его падения, это неизбежно. Эйми, она состарилась прямо у нас на глазах. Она была сильной, молодой — и мы видели, как она угасает. И она умерла как человеческое существо. Ты понимаешь? Я одинок, а я обещал дону Хуану вести его учеников к свободе — вот задача, которую он мне оставил. Я дал ему слово! Люди не понимают силы клятв. Никогда не забирай своего слова, иначе что-нибудь заставит за него заплатить…
На этот раз Карлос не шутил и не рассказывал смешные истории. Я подумала, что вряд ли увижу его когда-нибудь еще.
Но меня занимала еще одна мысль. Я была смущена: если Карлос последний нагваль, последний настоящий brujo, самое просветленное существо на земле, почему он так отчаянно горевал?
Я была погружена в работу, занималась восточной философией и религией — „И цзин“, дао дэ цзин, коаны дзен, буддистские сутры, суфийские притчи. Нигде я не встречала, чтобы просветленный мастер переживал нервный срыв, это прозвучало странным диссонансом и отложилось в голове.
Я уже знала по книгам Карлоса, что тот мир отнюдь не был спокойным, и он не пытался это смягчить. Книги Кастанеды читались как увлекательные романы, украшенные блистательной поэтической мудростью. Его истории — это рассказы о ведьмах, магических драмах, заговорах, места и предательстве.
Прочитав их, я твердо поверила, что Карлос Кастанеда должен возвыситься над низшими существами, пережить горе как Будда, как его собственный учитель, дон Хуан. Когда сын дона Хуана, как пишет Карлос, погиб на глазах отца от несчастного случая, дон Хуан „сместил свое осознание, свою точку сборки“, чтобы не чувствовать боли, которая могла разрушить его. Я жадно стремилась обрести способность отделять себя от сильных эмоций, которые испытывала всю свою жизнь, чтобы найти успокоение, не чувствовать страха потерь и разочарований. Я хотела „не хотеть“. Но сейчас описанная самим Карлосом жизнь, полная тревог, показалась мне недостойной и, более того, потрясла меня, заставила усомнится в том, во что хотелось бы верить. Тем не менее мир Карлоса действительно манил и притягивал, как жизнь пиратов или зрелище ходьбы по канату без страховки.
Как бы ни дорожила я своими буддами, они были утомительно скучными — монахи-аскеты, которые питаются воздухом, миской риса в день или морской капустой, сидят со скрещенными ногами в монастырях, наполненных великолепной пустотой, — вот и все, что происходит с ними.
Мои опасения не оправдались, Карлос не исчез, и о трагедии больше не упоминали. Я встретила его несколько месяцев спустя, — он продолжал весело шутить, как будто ничего не произошло. Я понимала, что Карлос отнюдь не Чикен Литтл[12], но почему небо над его головой всегда оставалось безоблачным, осталось для меня загадкой.
В последующие годы Карлос несколько раз появлялся на больших литературных вечерах моих родителей. Один такой вечер был посвящен „Саймон энд Шустер“ — в это время издательство печатало и Ирвинга, и Карлоса одновременно. По своему обыкновению, Карлос прибыл на этот прекрасный вечер первым, но вскоре уехал, — пока гостей не стало слишком много, иначе они не дали бы ему прохода, — оставив после себя прекрасные воспоминания. Я до сих пор явственно ощущаю его любящие крепкие объятия, поцелуи, вижу его сияющие карие глаза.
Я никогда не назначала свиданий мужчинам заочно, и лишь однажды приняла такое предложение в 1978 году. Это спутало все мои планы, что было для меня необычно. Мой новый знакомый слышал, что я знаю Карлоса, и хотел, чтобы я помогла ему написать разоблачительную книгу. Я отказалась, удивившись, почему он так стремится выполнить подобную миссию.
Выяснилось, что все началось, когда мой новый знакомый встретил молодую женщину, единственную родную дочь Карлоса, чью мать-перуанку он бросил беременной. Мать и дочь жили в Швейцарии и были друзьями Дэнни — так звали моего нового знакомого. Дэнни выслушал печальную исповедь девушки, и это так разгневало молодого человека, что ему захотелось что-нибудь предпринять, чтобы докопаться до истины. Карлос пригласил свою дочь Чаро прилететь в Калифорнию — это была их первая встреча — и пообещал послать ее учиться в хороший университет, оплачивать все ее расходы в качестве компенсации за то, что он бросил мать и отвернулся от ребенка.
Она была крайне взволнована от встречи со своим знаменитым отцом, который тепло ее принял, устроил поездку в Лас-Вегас, а потом внезапно посадил ее на самолет и отправил домой. Все планы на обучение рухнули. Я никогда не слышала, чтобы Карлос рассказывал о своей невесте и только однажды он заговорил о ребенке и сказал: „Я сделал все, что мог, чтобы помочь ей, но продолжать далее было невозможно“. Меня удивило, что это не соответствовало этике мага держать слово во что бы то ни стало? Но я не хотела думать об этом.
Наиболее важная для меня встреча с Карлосом состоялась в 1980 году, когда мне исполнилось двадцать пять лет. Я была замужем и жила в Беркли, регулярно приезжая в Лос-Анджелес, чтобы вместе с семьей писать вторую „Книгу списков“. Однажды вечером к нам заглянули Карлос и Флоринда.
Они пригласили меня в рыбный ресторан в Санта-Монике. Мы расположились за столом, они сели рядом со мной. Хотя я долгое время не видела Карлоса, он оставался таким, каким я его помнила, — живым, открытым, одетым в дорогой костюм и все еще очаровательно пухленьким. Мне он продолжал казаться каким-то бесполым, и по-прежнему было непонятно, приходилась ли Флоринда ему любовницей или ею была Анна-Мари. Однако Флоринда демонстративно излучала страстную, наглую сексуальность. Я опять была поражена полным контрастом ее с благородной сдержанностью Анны-Мари. Во время обеда мне рассказали, что эти женщины провели в тесной компании более десяти лет. По философии нагваля, люди с противоположными темпераментами стремительно продвигаются в духовном росте, живя рядом и учась терпимости. В книгах Карлоса это называется „использование мелких тиранов“. Флоринда рассказывала, что они с Анной-Мари, ссорясь, доходили до неистовства и использовали свое раздражение, чтобы шлифовать друг друга. Даже маленькие стычки, такие как „кто первым будет стирать в машине“, были площадкой для тренировки — разрушением эго.
В ресторане Карлос говорил о „Книге списков“. В ней я приводила перечень людей, которые самовоспламенялись — этот паранормальный феномен долго завораживал меня, и, конечно же, он „преследовал“ и Карлоса. Кастанеда планировал сгореть в своем лучшем костюме: „Я всегда его ношу, так как хочу хорошо выглядеть на том свете“.
