— Я клянусь, я думала…

Она повесила трубку. Впервые я получила столь сокрушительный удар. Я вспомнила, как Карлос говорил мне. «Ты должна увидеть мою дочь голой! Она великолепна, ее половые органы не как у человека». Годы спустя я видела, как она танцевала нагишом в группе, — ее половые органы выглядели вполне обычно. Сам Карлос высмеивал людей как единственных из «приматов, которые носят одежду!»

И самое главное, в глубине души я чувствовала, что выполнила его пожелания на все сто. Это не было попыткой привлечь внимание. Я провела бесчисленные часы, проверяя свои мотивы, и они оказались абсолютно чисты, без всякого сомнения. Я считала, что какой-то пустяк, значительно менее важный, чем абсолютная искренность, блокирует мой путь. Я полностью доверяла нагвалю. И теперь Флоринда, мой союзник, назвала меня лгуньей.

Именно в этот день было посеяно первое истинное семя сомнения. Никто, даже мои герои, не могли отвратить меня от той правды, которую я хранила в своем сердце.

Несколькими днями позже прибыла бандероль с адресом, написанным аккуратным почерком Карлоса. Я заглянула внутрь и увидела конверты из-под фотографий и несколько игрушек. Почему только некоторые? Я дала ему три огромные коробки. Что случилось с остальными?

Не глядя, я зарыла их в мусорный бак.

Карлос прекратил звонить, а Флоринда позволила мне только один звонок.

В январе 1994 года, когда Лос-Анджелес был опустошен землетрясением, я получила самый большой удар. В такой момент правило не звонить Карлосу показалось ребячеством. Когда связь наконец установилась, я набрала номер.

— Это я, Эйми, я только хочу знать, жив ли ты?

Последовало недолгое молчание. Он повесил трубку.

Я была так ошеломлена, что даже не могла постичь всю жестокость его поступка, это было преступление против «магической любви».

Я позвонила Флоринде, которая сказала мне, что у них все хорошо, но была разгневана оттого, что я звонила. На сей раз я заорала:

— Это абсурд! Я хочу знать, все ли с вами в порядке?

— Я же сказала, никогда не звони! НИКОГДА!!! Что-то не ясно? Почему ты не делаешь то, что я говорю?!

Я задавалась вопросом, если бы землетрясение было в Беркли, позвонили ли бы они мне? Вероятно, нет. Они были не теми, кому можно доверять, они были не способны к выражению постоянной заботы и любви. В конце концов понимание и признание мысли, к которой я пришла, возможно, заставило бы меня усомниться в этих методах и покинуть их. Но я была не в силах оказаться перед лицом одиночества.

Неожиданно позвонила Флоринда, чтобы сообщить, что Карлос размышлял обо мне: «Ты делаешь что-то такое, что приближает тебя к нам». Я сказала ей, что продолжаю уделять несколько часов в день перепросмотру. Она рассудила, что, возможно, это то, что нужно. Они, признала Флоринда, считали меня борцом и верили, что я не отступлюсь.

Карлос снова начал мне звонить, проверяя, и наконец назначил встречу. Он предлагал мне прилететь в Лос-Анджелес на несколько часов, чтобы заняться любовью в гостинице аэропорта, и вечерним самолетом улететь домой. Возможно, это снова «открыло бы дверь».

Он ожидал меня у входа и был по-прежнему ласковым и нежным. Несмотря на странное место, наше свидание было замечательным. Все было по-старому, как будто мы никогда не расставались.

Карлос обнимал и целовал меня, как будто ничего не случилось.

Он с надеждой спросил меня, не соглашусь ли я повторить это на следующей неделе. Но вторая встреча оказалась необъяснимо ужасной. Я была обескуражена, столкнувшись с его отстраненностью, даже нервозностью, во время занятий любовью.

Когда мы лежали в постели, Карлос внезапно стал с подозрением расспрашивать меня о наркотиках в прошлом и настоящем. Я сказала ему, что была трудным подростком и в двадцать лет у меня были проблемы. Он ехидно спросил:

— Как давно ты курила свою любимую марихуану?

— Приблизительно пятнадцать лет назад или около этого.

— О! — он казался разочарованным и продолжал расспрашивать. Я сказала ему, что мне были прописаны болеутоляющие и мышечные релаксанты из-за моих повторяющихся каждый месяц головных болей, которые начинались во время месячных. Я принимала лекарства в течение нескольких лет, пока цикл не стабилизировался к двадцати годам. Это, казалось, ни в малейшей степени не обеспокоило его. Я рассказала ему, что принимала прозак от депрессии за две недели до месячных, чтобы предотвратить постменструальный синдром — новое применение вездесущего антидепрессанта. Это мне чрезвычайно помогало. Я принимала минимальную дозу, без побочного эффекта, и никогда не воспринимала это как прием обычных наркотиков, что, вероятно, так тревожило Карлоса. Его достали потребители марихуаны, кокаина и психостимуляторов, — ничего подобного я не употребляла. Мне показалось, что он чувствовал себя виноватым перед целым поколением за пропаганду экспериментов с психоделиками и всякими «растениями силы».

Но Карлос пришел в неописуемую ярость, какой я еще не видела, обвиняя меня в попытке убить его тем, что я занималась с ним сексом, имея ядовитый прозак в своем теле. У меня не было и мысли, что это запрещено, я была ошеломлена его вспышкой гнева. Потом он пошел разглагольствовать о моем юношеском баловстве наркотиками, безвозвратно разрушивших мою ауру и его заодно, хотя уже прошло почти два десятилетия после того, как я принимала что-то «плохое». Я сидела на кровати и плакала. Сдерживая ярость, он отвез меня в аэропорт.

В самолете я сидела позади Майи Ангелоу и, когда она обернулась, я увидела необычное лицо со следами страдания и разразилась слезами. Хотя мы никогда не встречались, я представилась и узнала, что она встречалась с моим отцом и обожала его. Я сказала, что ужасно тоскую по нему, и ее глаза наполнились слезами. Взяв мою руку, она сказала: «Я вас понимаю». Это сердечное и теплое пожатие, навсегда оставшееся в памяти, успокоило меня.

«Он был удивительным человеком», — добавила она с чувством. В это ужасное время она походила на ангела, встретившегося мне на пути. Так или иначе, но из-за этой встречи я смутно начала понимать, что тоска по отцу была переплетена с моей страстью к Карлосу. Это было абсолютно очевидно для многих моих друзей, но я не понимала, до какой степени Карлос стал замещать мне отца.

Перед очередной сменой телефонного номера Карлос ответил на несколько моих звонков, жестоко браня меня и без конца повторяя то, что он потом рассказал всем своим ученикам, — что он пробовал поднять мое энергетическое тело снизу, но ударился головой о мою поврежденную ауру, и Муни пришлось вызывать «скорую помощь». Он утверждал, что у него было сотрясение мозга.

Я истерично рыдала, говоря Флоринде: «Я подвела Карлоса!»

— Нет! Гораздо хуже! Ты подвела нагваля.

Она была убеждена, что я нанесла ему смертельный удар, что он никогда не оправится от моей ядовитой энергии. Я хладнокровно оставила прозак и неуклонно двигалась к самоубийству: прекратила есть и отказывалась выходить из дома. Мои друзья, мой брат, мой врач беспокоились за меня, но никто не мог утешить. Я таяла на глазах, не в силах выходить из дома, чтобы оплачивать счета, и не находила ни одной причины, чтобы продолжать жить.

Один из моих самых хороших друзей в Беркли, Ричард, чтобы заставить меня выйти погулять, предложил съездить в округ Марин. Мы долго шли пешком по дороге, ведущей к великолепному виду возле Бэй Бриджес, популярной достопримечательности. Там были семьи, счастливые пары и физкультурники, — все выехали погулять в воскресенье. На полпути к вершине холма я сказала, что очень устала, не могу продолжать восхождение и подожду возвращения Ричарда на скамейке. Со скамьи были видны зубчатые утесы и волны, которые пенились и разбивались о них в сотне футов внизу.