— Он сделал несколько едких замечаний о Бейлиоле, — сказал Мак-Грегор. — Вот и все, что я помню.

— Так потрудись отговорить его от этого идиотства, — сказала Кэти тоном приказа, и они пошли вниз завтракать.

Эндрю уже сидел за столом, читал Сеси вслух утренние газеты, и отец не стал начинать с сыном разговор, пока не позавтракали и Сеси не пошла проведать тетю Джосс, а Кэти не ушла одеваться — ей надо было ехать куда то на Фобур Сент-Оноре или на авеню Монтеня, в дом мод или в парикмахерскую.

— Париж накануне гигантского переворота, — сказал Эндрю. — И я хочу это видеть. Вот и все.

— А как же экзамены? Не сдашь — тебя ведь исключат.

— Я и не собираюсь их сдавать, — ответил Эндрю.

— Но почему же?

— Я тебе уже говорил. Бейлиол — семинария для подготовки политических жрецов, а мне это незачем.

— Во всяком университете обучение вначале кажется лишенным смысла, — сказал Мак-Грегор как мог спокойно. — В Кембридже на первом курсе я считал, что уже знаю куда больше, чем меня смогут научить. Потребовался еще год, чтобы я понял, как мало, в сущности, я знаю.

— Ты изучал естественные науки, а это другое дело.

— Ход познания один и тот же.

— Пусть так, — сказал Эндрю. — Но я ведь как раз и не хочу познавать то, чему меня там учат. Я вкусил уже — и сыт по горло. Я останусь в Оксфорде, только занявшись одной из естественных наук, как ты, или даже математикой. Никаких гуманитарных, никаких этических наук и политических…

— И думаешь, ты сможешь вот так с маху переключиться на естественные?

— Если уж решу остаться.

— Какую же науку ты изберешь?

— Вопрос не в этом, — спокойно ответил Эндрю, зная (да и оба они знали), что осилит любую науку, которой захочет заняться.

— Мало смысла в таком методе выбора образования.

— Знаю, — ответил Эндрю. — Потому и предпочел бы просто бросить всю музыку…

— «Просто бросить» я тебе не позволю, — сказал Мак-Грегор. — И не рассчитывай на мою покладистость.

— Не тревожься. Я глупостей делать не буду. Хочу только, пока не поздно, изменить свой выбор. Позволь мне понаблюдать здесь события, а затем я решу, как мне быть.

— Хорошо, — сказал Мак-Грегор помолчав. — Оставайся пока. Но оставляю тебя единственно с тем, чтобы иметь возможность разубедить.

— Это пожалуйста, — рассмеялся Эндрю. — А сейчас я прямо в Сорбонну. Сеси говорит, там будут сегодня обсуждать, как распространить студенческую забастовку на всю Францию.

Он спустился во двор, а минутой позже Мак-Грегор услышал громкие голоса Эндрю и Марэна. Мак-Грегор вышел к ним — взглянуть, что там такое. Во дворе старик Марэн кричал кому-то за ворота, чтобы убирался прочь, не то вызовут полицию. Стоявший за воротами крикнул по-французски, что ему нужен мосье Мак-Грегор, и Мак-Грегор отозвался:

— Я здесь. Что вам угодно? Кто вы такой?

— Но что за разговор через глухую стену, — сердито сказал тот. — Не могу же я кричать о деле на всю улицу.

Отодвинув щеколду, Мак-Грегор приоткрыл ворота, но незнакомец тут же стал напирать, растворяя их шире. Мак-Грегор инстинктивно уперся. Эндрю тоже подставил плечо, а Марэн проворчал:

— Вот видите. Ломится во двор.

— Эй вы, безмозглые сволочи! — крикнул чужак. — Войти мне дайте.

Втроем закрыли опять ворота. Эндрю спросил отца:

— Кто он такой? В чем дело?

— Не имею ни малейшего понятия, — сказал Мак-Грегор.

— Но тебя-то он знает по имени…

— Все равно долго там не пропрячешься, Мак-Грегор. Выходи давай!.. — раздавалось за воротами.

— Что ему нужно?

— Не знаю, — ответил Мак-Грегор, — и не хочу знать.

Он велел Эндрю вернуться в дом и, дойдя с ним до наружной лестницы, сказал сыну с нажимом:

— Не впускай в ворота никого, кто тебе незнаком. В особенности если требуюсь им я. И не вступай в разговоры с чужими на улице, и никуда не ходи с ними. Ты понял?

— Да. Но почему?

— Тебе еще надо объяснять?

— Но неужели даже здесь, в Париже?

— Запомни и выполняй.

— Ладно. Но как-то непохоже на тебя — поддаваться панике.

— При чем тут паника, — оборвал его Мак-Грегор, сознавая, что сын прав. — И не будь так мило рассудителен, это очень раздражает.

— Хорошо, хорошо, — сказал Эндрю.

Наверху, на лестнице, у входа, стояли Кэти и Сеси. Они спросили, что там был за шум.

— Так, пустяки, — сказал Мак-Грегор. — Психопат какой-то.

— Ги предостерегал меня, что теперь начнутся эти вторжения, — сказала Кэти: она все слышала.

— Ничего ведь не произошло, — сказал Мак-Грегор. — Ровно ничего.

— Ну ну, не раздражайся, — проговорила Кэти.

Понимая что горячиться нельзя, иначе с языка сорвется какая-нибудь глупость и это будет лишь на руку Кэти, Мак-Грегор ушел в кабинет и просидел там за газетами, пока не услышал, как Эндрю и Сеси приотворяют на пробу ворота. Убедившись, что за воротами никого нет, они уехали на «ситроене» в Сорбонну.

Мак-Грегор принудил себя дождаться и ухода Кэти. Он уже решил немедленно предпринять что-то — хотя бы просто выяснить, где находится фарсский банк.

По справочнику «Весь Париж» он нашел адрес банка и на метро поехал в X округ, в кожевенно-скорняжный район Парижа. Вышел на станции «Шато д'О», отыскал улицу и нужный номер дома, но не банк. Там, где полагалось помещаться банку, стоял облупленный склад кож и мехов с надписью на окнах: «Хилаль и сын». На двери сбоку была дощечка: «Мешхедское акционерное общество». И на всех некрашеных складских дверях висели замки. Он обратился к женщине, которая мела в подъезде соседнего здания, напоминавшем железные недра жюльверновского «Наутилуса», но та сказала, что никакого банка здесь нет.

— Вы спросите в Лионском кредите на углу, — посоветовала женщина.

Он справился там, хоть и знал, что впустую; сосредоточенно-серьезный клерк, куцые пальцы которого уже успели замусолиться с утра от пересчета денег, ответил:

— В этом квартале никакого фарсского банка нет.

— Быть может, это частный банк для импортеров кожи, — подсказал Мак-Грегор.

— Здесь такого банка нет. Иначе бы я знал. Вы ошиблись, мосье.

Поблагодарив, Мак-Грегор пошел обратно узкими улочками среди кож и шкур и стрекочущих швейных машинок, за которыми сидели бледные парижанки, молодые и немолодые, а пол вокруг них был усеян обрезками кожи, сукна, меха, и ноздри забивал густой запах красок и красителей.

Он спешил выбраться отсюда, сознавая, что снова сунулся с черного хода, и на этот раз не просто зря, а смехотворно и гнетуще зря.

Но он не знал, как сейчас без помощи Кэти или Мозеля войти в деловой мир Европы с парадного хода. И не знал, как попросить Кэти, потому что они с Кэти занимались теперь «взаимонейтрализацией»: избегали неприятных тем — Мозеля, Эндрю, курдов, и это означало полное отсутствие полезного общения. Но Кэти сама разбила лед, сурово спросив его, верно ли, что он виделся с голландцем и англичанином, которые торгуют оружием.

— Да, — не стал отпираться Мак-Грегор.

— Ги говорил мне, а я не поверила. Для чего ты связываешься с подобными людьми?

В ответ Мак-Грегор напомнил, что с ними вел дела курд Манаф.

Она растянула губы в брезгливую нитку:

— Ты держись подальше от торговцев оружием. Хочешь разыскивать эти деньги — разыскивай. Но если ты намерен иметь дело с подобными субъектами, то моей помощи больше не жди.

— Как же быть, если деньги уже закреплены за ними сделкой, — возразил Мак-Грегор. — У меня нет выбора.

Время было еще утреннее, и он занялся вскрыванием бурых конвертов с материалами к конференции по ресурсам. Конвертов этих лежала на столе целая кипа, их прислал из Тегерана Джамаль Джанаб. Кэти, видимо, ушла звонить Мозелю, потому что через полчаса тот позвонил Мак-Грегору и сообщил, что переменил мнение насчет полезности голландца с англичанином.

— Напрасно лишь потратите на них время, — сказал Мозель.

— Как так? — удивился Мак-Грегор. — Они ведь обещали соблюсти условия контракта с Манафом Изатом, а это существенно.