Александр с трудом разлепил налитые свинцом веки и сел на постели под веселый перестук колес по рельсам. В дверь купе кто-то осторожно, но настойчиво стучал. За окном вагона, полуприкрытым опущенной шторой, наливался пурпуром рассвет. Встряхнув головой, чтобы отогнать сон, он приоткрыл дверь, в которую тут же просунулось лицо кондуктора.

— Тихвин, ваше степенство, — почтительно зачастил он. — Через полчаса станция. Бужу, как вы соизволили велеть.

Бежецкий кивнул и, сильно потерев лицо ладонью, чтобы окончательно согнать дремоту, порылся в кармане висящего рядом пиджака и сунул в протянутую с готовностью руку смятую рублевую купюру. Кондуктор тут же, рассыпаясь в благодарностях, исчез, а Александр не торопясь принялся одеваться.

По легенде, им же придуманной, он сейчас был сибирским купцом первой гильдии Сорокиным Еремеем Тимофеевичем, совершавшим вояж по делам своего предприятия в столицу. Путешествие в роскошном одноместном купе спального вагона хоть и ударяло самым чувствительным образом по карману ротмистра, зато надежно страховало от возможных проверок документов в пути. Чтобы сбить с толку возможную погоню, Бежецкий из Златоуста отбыл на поезде “Челябинск — Москва”, но, хотя билет брал до конца, сошел незадолго до Уфы на небольшой станции уральского заводского городка Аши, арендовал автомобиль и на нем отправился в противоположную первоначальному маршруту сторону. Так, меняя транспортные средства и петляя как заяц, ротмистр приближался к столице на перекладных, подолгу нигде не задерживаясь и многократно проверяясь на случай слежки. Теперь до Санкт-Петербурга было рукой подать…

Бежецкий уже перебрал несколько “берлог” для себя в столице, но, к сожалению, большая часть из них являлась старыми конспиративными квартирами и появляться там было рискованно. Жилища друзей также отпадали, хотя и подругой причине: не то чтобы Александр не доверял им — он просто не хотел подводить хорошо знакомых людей, если вдруг против него ведет игру какая-нибудь серьезная служба. После долгих раздумий ротмистр остановился на небольшой квартирке на Лоцманской улице, рядом с Галерным островом, купленной им несколько лет назад специально для нечастых встреч с Маргаритой. Не слишком роскошное, но вполне приличное убежище, к тому же в довольно тихом уголке столицы, как никакое другое подходило на роль норы для скрывающегося ото всех человека. О существовании этого уголка любви, приобретенного, кстати, на подставное лицо, не знал никто, даже Володька, поэтому лучшей базы для выяснения подробностей появления лже-Бежецкого и отведенной ему при этом роли нельзя было и найти.

Александр оставил неприметный “порше” какого-то невообразимого болотно-зеленого цвета, взятый напрокат взамен “вятки”, на которой добирался до Санкт-Петербурга от Тихвина, во дворе и неторопливо поднялся по лестнице, не забывая при этом о предельной осторожности. К счастью, все секретные метки, оставленные им больше по привычке более года назад при последнем посещении квартиры, оказались нетронутыми. Как и ожидал Бежецкий, все предметы в квартире были покрыты толстым слоем пыли, на котором никаких следов посещения чужими также не прослеживалось. Ротмистр прислонился к косяку двери и тяжело вздохнул: активные действия, к сожалению, приходилось начинать с большой уборки…

Холодильник, предусмотрительно отключенный перед уходом в последний раз, естественно, был пуст, как сейф банкрота. Бежецкий, особенно после вынужденной горной диеты, испытывал какой-то подсознательный ужас перед отсутствием пищи, поэтому первой вылазкой за пределы “базы” стал поход по соседним продуктовым лавкам.

Изрядно запасшись всем необходимым и прикупив в магазине “Товарищества Воропановых”, торгующем разнообразной электроникой, недорогую “персоналку” и прочие причиндалы для входа в информационную сеть (напоминальник, без сомнения, вещь преотличная, но возможности его все же весьма ограниченны), Бежецкий, насвистывая бравурный мотивчик, остановился у пестрой витрины газетного лотка. Эх, отвык он от свежей столичной прессы! Что бы такое взять для начала? Та-ак, “Петербургские ведомости”, “Окно в Европу”, “Куранты” ну и “Пересмешник” конечно… Это ерунда, мы такое не читаем, это тоже… А это еще что такое?

С огромной цветной фотографии в центре первой полосы роскошного “Столичного вестника” на Александра глядела собственная, слегка бледноватая и чуть перекошенная физиономия. Огромные алые буквы заголовка, не оставляя никаких сомнений, вещали: “НОВЫЙ ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ САКСЕН-ХИЛЬДБУРГХАУЗЕНСКИЙ АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ СЛУЖИТ В ДВОРЦОВОЙ ОХРАНЕ!”…

Александр вышел из Сети и, откинувшись в кресле, в очередной раз закурил. Да, вот это взлет! Ничего подобного не могло привидеться и в страшном сне… Вернее, как раз во сне-то он нечто подобное видел. Зеркала, золотая лепнина, ехидный двойник в зеркале, огромный орден… Орден… Стоп!

Бежецкий схватил глянцевитый номер “Петербургских ведомостей” и поднес к глазам: натруди двойника (а кто же это еще, если не искомый двойник?) красовалась та самая звезда, которую ротмистр так подробно разглядывал во сне. Вот же красный, нет, малиновый какой-то, орел в центре, и лента та же — зеленая с золотой каймой…

“Орден Пурпурного Орла — высшая награда и одновременно одна из коронных регалий Великого княжества Саксен-Хильдбургхаузенского. Учрежден 15 июня 1695 года великим князем Фридрихом-Иеронимом-Карлом III в честь победы над войсками саксонского курфюрста, неудачно пытавшегося аннексировать княжество. Имеет всего одну степень и вручается при восшествии великого князя на престол, являясь основным символом власти до официальной коронации. В исключительных случаях орденом награждают за выдающиеся заслуги перед государством. Например, в 1759 году орденом Пурпурного Орла был награжден фельдмаршал Иоганн фон Рандхау, разбивший прусскую армию под Альбертоном, в 1815 году — кронпринц Карл-Вильгельм за участие в битве при Ватерлоо, в 1922 году — фельдмаршал Карл фон Штеттин за успешные боевые действия против британского генерала Веллерса в Африке.

Знак ордена представляет собой муаровую травянисто-зеленую ленту с узкой золотой каймой по краям, носимую через правое плечо и сколотую у левого бедра миниатюрной подвеской в виде восьмиконечной звезды, усыпанной бриллиантами с пурпурно-красным эмалевым орлом в центре. Звезда ордена, повторяющая набедренный знак, но большего размера, носится прикрепленной к правой стороне мундира или сюртука…”

Все это Александр почерпнул из статьи, скачанной по Сети из справочника по орденам и прочим наградам Германской Империи. Чертовщина какая-то! Неужели он действительно сходит с ума? Или благополучно сошел уже где-нибудь на берегу таежной речки? А может, раньше? Вдруг весь этот последовательный и фантасмагорический бред пораженного горячкой мозга только привиделся больному воображению? Ну конечно! Съехал с катушек на почве постоянных кошмаров и загремел в “желтый дом”. А санитары, позвольте спросить, где? Решетки там на окнах, двери без ручек, смирительные рубашки и прочее. А может, тот горный “санаторий” и есть психиатрическая лечебница, а его, Бежецкого, теперь усиленно лечат, пичкая, как он где-то читал, разными хитрыми снадобьями, в том числе и галлюциногенными? Не было никакого бегства по горам, никакого Соседа, никакого нападения главного врача Ильи Евдокимовича…

Совсем замороченный такими мыслями, не знающий, что и подумать, Александр направился было в кухню, где его ожидали брошенные впопыхах пакеты и свертки с разнообразной снедью, а главное — напитками, чтобы внести некоторую ясность в вихрем крутящуюся в мозгу муть, но на самом пороге его остановил телефонный звонок.

Кто бы это мог быть? Бежецкий несколько мгновений задумчиво смотрел на заливающийся деликатно-приглушенными трелями изящный перламутровый “сименс”, а потом решительно протянул руку и снял трубку.

— У телефона, — бросил он в серебристую дырчатую мембрану и с замиранием сердца услышал на другом конце провода такое знакомое и близкое: