— Согласитесь, господин штаб-ротмистр. — (Владимир не счел нужным особенно скрывать свою гвардейскую выправку и навыки кавалерийского офицера от седовласого полковника, распознавшего в нем бывалого наездника с самого начала). — Ваш спутник к кавалерии имеет самое слабое отношение!

— Неудивительно, господин полковник, — ответил экс-гусар, не без удовольствия горяча шенкелями своего вороного коня по имени Зигфрид. — Войцех до знакомства со мной имел сугубо мирную профессию… историка, ваше превосходительство, — добавил он, бросив взгляд на гражданскую до мозга костей фигуру друга и решив если и покривить душой, то самую малость.

— О-о-о! Господин Пшимановский историк! Надеюсь, ваше посещение Ландсгерхейма получит на страницах его летописи не самое негативное описание? Ха-ха-ха…

Бекбулатов вспомнил вчерашнее «мероприятие», последовавшее за теплой встречей, и с сомнением покрутил головой: вряд ли Войцеху запомнилось что-нибудь связное из вчерашнего буйного веселья. Скорее, вспомнится хмурое утро и изматывающая неумелое тело скачка… Да и у него самого изрядно трещала голова с непривычки: уж больно забористым оказался крепкий полковничий апфельвассер (яблочная водка) под доброе темное пиво местного производства. Разнообразная закуска их совокупному действию ничуть не помешала… Фон Ротенберг же выглядел как огурчик, вернее, по причине ярко-красной, видимо от рождения, физиономии — как помидорчик. Надо думать, подобные возлияния бывалому кавалеристу были привычны. Вот и сейчас он булькал «из горла» чем-то явно горячительным, наполняющим его флягу.

— Не желаете глотнуть? — Гвардеец воспринял завистливый взгляд Владимира по-своему, протягивая объемистый металлический сосуд, почти целиком скрывавшийся в здоровенной лапище. — Для сугреву и вообще…

Бекбулатов, сдерживая себя, отхлебнул ледяного огня чуть-чуть, только чтобы не обидеть гостеприимного полковника, и тут же протянул сосуд страждущему Войцеху, вцепившемуся в него мертвой хваткой, будто утопающий в кирпич.

— Не возражаете?..

Фердинанд фон Ротенберг, естественно, не возражал, поскольку тут же извлек из бездонной седельной сумки вторую точно такую же емкость…

Разумеется, Владимир не ждал, что, едва он попадет в Блаукифер (кстати, на карте, тщательно изученной им еще у запорожцев, не совсем совпадающий с Хоревском), перед ним тут же откроются «ворота на тот свет», пройдя через которые, он непременно окажется дома. Но подсознательно надеялся на что-то подобное…

На самом деле конечный пункт путешествия оказался не чем иным, как еще одним истинно немецким городком, отличавшимся от ранее виденных только своей явной приспособленностью к отражению атак из степи, которая, радуя глаз редкими купами березок, расстилалась за мелководной речушкой Кундрафлус. Укреплял Блаукифер явно специалист своего дела: нечастая цепь фортов, далеко выдвинутых вперед, призванная рассечь лавину наступающих на отдельные ручейки и вывести их как раз под удар расположенных в цитадели пушек, заранее тщательно пристрелянных, редуты, капониры, валы, рвы с контрэскарпами…

Разглядывая эту картину со стены одного из бастионов, Бекбулатов не сомневался, что форты эти тоже расположены не просто так, а соединены с цитаделью сетью подземных галерей, так как никаких ходов сообщения на поверхности голого грязно-серого заснеженного поля, уже кое-где, на вершинах бугорков, обнажившего прошлогоднюю щетинистую траву, не замечалось — лишь геометрически правильно проторенные тропинки. Вполне возможно, что жители избегали топтать снег в «неположенных» местах не только из-за впитанной с молоком своих немецких матерей любви к порядку, но, скорее всего, для этого имелись более веские причины: расставленные по определенной схеме противопехотные мины, к примеру, или, если сильно не углубляться в материи привычного мира, «волчьи ямы» с воткнутыми в дно заостренными кольями. А может быть, и творческое сочетание технологически продвинутого с грубым и отсталым, причем с массой разных интересных нюансов посредине… Без сомнения, неизвестные инженеры съели бо-о-ольшущую собаку на усмирении аппетитов диких, полудиких и частично цивилизованных, на манер давешнего Церен-Дондуки III, степняков, владения которых начинались километрах в десяти отсюда, за нейтральной территорией.

Выяснять степень коварства местных фортификаторов совершенно не хотелось, но попасть во-о-он туда, за реку, где на пологой возвышенности на фоне синеющей полоски леса вырисовывался большой форт, совершенно автономный и играющий здесь роль аванпоста, было просто необходимо. К форту вела извилистая дорога, хорошо накатанная и словно приглашавшая ступить на нее, но, бог знает, какие сюрпризы ожидали на ней несведущего путника… Выход был только один: искать проводника — кого-нибудь из местных жителей, хорошо знающего эти места.

Солнце неторопливо садилось где-то за спиной, отбрасывая длинные тени чуть ли не до русла еще покрытой льдом речушки, которую тут никто не удосужился перегородить плотиной, чтобы создать водохранилище на манер Хоревского… Пора было возвращаться в гостиницу, облюбованную недалеко отсюда — почти у подножия того бастиона, на котором сейчас стоял Владимир. Почему он выбрал именно этот постоялый двор? Только ли из-за его удачного расположения или потому, что екнуло что-то в груди при виде вывески «Die weltumfassenden Tore» («Врата Миров» (нем.))…

Старик-хозяин, муж хозяйки (или их связывали иные отношения, не разберешь ничего у этих немцев!), истуканом восседающий на облучке, молчал всю дорогу, лениво попыхивая совершенно русской на вид козьей ножкой, зажатой в зубах. При одном ее виде, при одном только запахе ароматного дымка, время от времени доносимого ветерком до пассажира, хотелось курить до одурения, до скрежета зубовного… Но не просить же затяжку у местного куркуля, у которого, наверное, даже снега зимой не выпросишь!

Кстати сказать, если не брать во внимание кальян, «заряженный», нужно сказать, совсем не табаком, Бекбулатов впервые видел, чтобы кто-то в этом мире курил. «Видимо, — думал он, покачиваясь на жесткой скамеечке в кузове своего транспортного средства, — нахватались местные у азиатов…»

Колеса тележки, запряженной какой-то непонятной животинкой — чем-то средним между ослом и невысокой лохматой лошадкой, — монотонно поскрипывали, навевая сон. Чтобы не задремать — встать-то пришлось задолго до рассвета, — Владимир пытался разговорить нелюдимого возницу, но, как и ожидалось, безрезультатно. Кроме «ja», «nein» да вполне интернационального пожимания плечами, добиться ничего путного не удалось. Штаб-ротмистр уже сожалел, что, наплевав на осторожность, ранее совершенно ему несвойственную, и положившись на русский авось, всегда его выручавший, не отправился к форту в одиночку, сэкономив целых два талера, но что сделано — то сделано, обратно не отмотаешь… Ладно хоть ехать недалеко.

Экипаж как раз взобрался на вершину бугра, покрытого редким лесом, и остановился.

Где же здесь искать то место, на котором в оставленном мире стоит дом Колуна? Хоть бы ориентир какой… Придется, наверное, заглядывать под каждый пенек в поисках норы, ведущей на поверхность из того чертова подземелья…

В глазах словно наяву встали осклизлые глиняные стены…

… По узкому и извилистому, как кишка, ходу пробирались по одному. Впереди, шел Владимир, этим фактом беря на себя всю ответственность. Желтые пятна света полицейских фонарей освещали покрытые сочащейся влагой и плесенью стены и скользкий глиняный пол, на котором ясно виднелись свежие, только начавшие заполняться водой следы.

Следуя не только инструкции, но и собственному опыту, Бекбулатов держал фонарь не прямо перед собой, а на отлете, что и спасло ему жизнь, когда за очередным изгибом туннеля стекло разлетелось вдребезги, а неведомая сила вырвала этот нехитрый, но незаменимый в подземелье предмет снаряжения из руки так резко, что что-то хрустнуло и отозвалось в снова взорвавшемся болью недавно покалеченном боку. Судя по сдавленному воплю позади, местные полицейские подобного бекбу-латовскому опыта не имели, и в подземном ходе воцарилась тьма, разрываемая только красноватыми отсветами выстрелов, которые ничего толком не освещали, а лишь дезориентировали обе стороны. Проклиная собственную самонадеянность, штаб-ротмистр, дабы не попасть под пули товарищей, видимо позабывших все правила огневого боя в тесном помещении, рухнул лицом в вонючую глиняную слякоть. Экономно расходуя патроны, как на ночных стрельбах, он открыл огонь в направлении невидимого противника, ориентируясь на вспышки выстрелов и моля Бога о том, чтобы находящиеся в тылу напарники не отстрелили ему «казенную часть» или не перестреляли в темноте друг друга.