У Гешки Красненкера, сынка заведующего торговой базой, рыхлого и очкастого брюнетика, машинка с пультом, конечно, была, как и все остальные блага, доставаемые папашей по блату. Он часто приносил то одно, то другое в школу и на перемене любил ошеломить и подразнить одноклассников, вынимая из портфеля то толстый яркий журнал с иностранными надписями на сверкающей обложке, то пачку импортной гэдээровской жевательной резинки, то мигающий лампочками и таинственно жужжащий луноход… Получали свою толику «богатств» только дружки и прихлебатели наглого и подлого Герарда, как звали Сашиного мучителя, а сам он и другие «голодранцы» могли только мечтать о том, чтобы с замиранием сердца направить верткую машинку вокруг парты, надуть восхитительный пузырь из земляничного бубль-гума или перелистать мелованые страницы с цветными фотографиями прекрасной и манящей забугорной жизни.

Саша как-то раз взбунтовался и, вырвав у перепугавшегося Гешки вожделенный луноход, целых пять минут был его полновластным хозяином… А потом был разговор с отцом. Разговор тяжелый. Нет, отец не взялся тогда за офицерский ремень, который, к слову, пускал в ход часто и без особых сомнений в правильности своих действий. Вместо этого двое мужчин беседовали как равные до темноты, и тогда Саша впервые узнал истинный смысл слова «честь»…

— Что там? — простонал, не в силах больше сдерживаться, Наливай, притиснутый к плечу Бежецкого, тем самым вырвав его из воспоминаний. — Не томите, господин Борцевич, имейте совесть!..

— В самом деле! — поддержали лингвиста чуть ли не хором остальные ученые.

— Да ничего… — нехотя ответил могучий инженер, переключая какие-то тумблеры. — Никакой информации… Может быть, пульт испортился?..

— А раньше вы его проверить не могли? До начала эксперимента! — водородной бомбой, к созданию которой в молодости был причастен, взорвался профессор Николаев-Новоархангельский, хлопнув себя по бокам так, что любой другой на его месте неминуемо получил бы какую-нибудь травму. — Что за безобразный подход к подготовке эксперимента? Будь вы моим непосредственным подчиненным…

— Да проверял я его, проверял, — огрызнулся Борцевич, не отрываясь от прибора. — Сто раз проверял! Он и под сугробом у меня катался без проблем, и в речке по дну… Вот Александр Павлович не даст соврать: вместе его в полынью опускали… А тут — глухо как в танке.

Академик Мендельсон разочарованно разогнулся и, засунув руки в карманы, принялся раскачиваться с носка на каблук своих таежных унтов.

— Если информации все равно никакой, то давайте извлекать эту электронную погремушку наружу. Сделаем замеры на поверхности хотя бы…

— А я чем, по-вашему, занимаюсь? — впервые поднял злое и красное лицо от пульта управления Леонтий. — Не реагирует зонд ни на какие команды, хоть ты тресни!

— Раз не реагирует — вытащите его за кабель, и дело с концом!

— Угу. В нем двадцать восемь килограммов веса, а кабель — хиленький. Оборвем, и что дальше? Зонд-то у нас всего один.

— И стоит он знаете сколько? — протянул тоскливо второй инженер, Колодников. — На две жизни нам всем хватит выплачивать… Если, конечно, жалованье академиков не считать.

— Вы бы хоть веревку тогда к нему привязали, что ли! — всплеснул руками Михаил Абрамович. — Покрепче!

— Знал бы где упасть, — сермяжной мудростью ответил на академические нападки Борцевич, отцом которого был рабочий Путиловского завода, — соломки б постелил…

В дискуссию о методах спасения вездехода вступили все, включая казаков, причем если «высоколобые» выступали за то, чтобы «тянуть и никаких гвоздей!», то более приземленные предлагали сложные технические решения, требующие длительной подготовки и чуть ли не создания из подручных материалов второго робота-спасателя. Самое радикальное средство предложил Алеха Маятный, уже заработавший премию в размере месячного жалования за отличие при вскрытии артефакта. Бесшабашный казак вызвался просто-напросто сбегать туда, да и все! Не за так, конечно…

Вспомнив, сколько ему приходилось за свою военную карьеру отписываться и оправдываться перед штабными чинушами то за потерянный каким-нибудь сопливым первогодком автомат, то за радиостанцию, сгоревшую вместе с подбитым бэтээром где-нибудь в ущелье, Бежецкий склонялся уже к Алехиному варианту, когда всех выручил незаменимый Тунгус.

Приспособив на конце той же оглобли, которой баламутил зыбучую твердь, скрученную из проволоки «кошку», он, бесцеремонно растолкав всех, снова погрузил ее в камень, поворочал там пару минут, что-то беззвучно шепча про себя, и, оскалив в улыбке мелкие зубы, пихнул плечом Александра:

— Помогай тянуть, капитана!..

По бокам разбитого многочисленными гусеницами до состояния щебенки асфальтового полотна, переметенного длинными морщинистыми барханчиками песка, тянутся и тянутся безрадостные желтые холмы, поросшие редкой, тусклой и безжизненной травкой, колючей, как проволока. Лишь кое-где унылый пейзаж оживляют черные разлапистые деревца, скрюченные и перекрученные так, что любой скульптор-абстракционист при виде их удавился бы от зависти. А над всем этим «великолепием» — плоское и бесцветное, словно алюминиевая сковорода, небо, такое же, кстати, раскаленное…

Пот катится ручьем, превратив уже и тельник, и хэбэ под «броником» в противное склизкое месиво, едва ли не булькающее при каждом движении. Представить себя под броней, обжигающей даже сквозь подстеленный под задницу бушлат, в тесной конурке бээмпэ, где уже и так ютятся семеро распаренных парней, не мывшихся неделю, — немыслимо. Но лезть туда нужно. Не просто нужно, а необходимо.

Если вы, лейтенант Бежецкий, предпочтете сомнительное удовольствие дышать пропыленным насквозь горячим воздухом смрадной и темной духовки, то с вероятностью восемьдесят пять к пятнадцати именно вас с аккуратной дырочкой над переносицей, совсем как у ефрейтора Дыгало, которого вы отправляли домой не далее как позавчера, заберет с собой в качестве «груза 200» очередной «Черный тюльпан»… И никакая каска вас не спасет, хоть натягивайте ее на глаза, хоть снимите совсем. Для пули духовского «Бура», легко пробивающего движок «сто тридцатого», ее толстая сталь не большее препятствие, чем алюминиевая фольга пивной банки…

Металлический «затыльник» приклада грохочет по бронированной спине, равнодушно сотрясающегося под Александром на выбоинах стального мастодонта. Не слышат? Еще раз. Ага, ответили! Придется потесниться, товарищи…

Выстрел. Еще один… Снайпер! Снайпер, зараза! Долой с брони! Вниз, под защиту гусениц!

Что за пропасть? Где же кромка борта? Почему темно? Неужели?..

Александр, мокрый от пота как мышь, вскинулся на постели, шаря впотьмах вокруг себя в поисках верного «Калашникова», но под руки, как назло, попадались совершенно посторонние вещи…

Вдали грохнуло еще раз, осветилось окошечко палатки… Палатка?..

Стремительно возвращаясь в реальность, Бежецкий оставил поиски несуществующего автомата и, привычно сунув руку под подушку, выхватил оттуда табельный ва-льтер, нагретый телом. Махом сунув ноги в ботинки, он перепрыгнул через спросонья ворочающихся в своих спальниках соседей и, с треском рванув держащийся на патентованных липучках полог палатки, выскочил в темень морозной таежной ночи, тут же схватившей распаренное во сне тело сотнями ледяных коготков, разбежавшихся под рубашкой.

В зоне артефакта разгоралось багровое пламя, на фоне которого метались какие-то темные тени. Скорее туда.

В десятке метров от зева полыхал, треща и взметывая в небо снопы искр, костер, видимо щедро подкрепленный бензином, удушливый запах которого стоял вокруг.

— Кто стрелял? — закричал Александр, держа на изготовку пистолет. — Где часовой?

Из темноты выдвинулась бесформенная тень, превратившаяся в Кузьмича, степенного казака из числа конвойных.

— Тунгус стрелял, ваше благородие!

— С чего вдруг? — остывая, спросил Бежецкий, ставя оружие на предохранитель: казак отвечал вполне спокойно, в панику не впадал, значит, и офицеру не след.