К Поттеру приближается капитальное произведение Кейпа “Коровница”, где не только превосходно нарисованы животные, но где особенно тонко передан равномерно разлитой теплый вечерний свет. Солнечные лучи, рассеянные легкой дымкой, проникли всюду и бросили мягкие нежные тени. В этом искании “вездесущности” света Кейп дошел даже до какой-то блеклости и тусклости. Картина имеет выцветший, но едва ли не преднамеренный характер. Для оживления помещен удар красного корсажа на коровнице и поставлены на первый план “аппетитные” сияющие кувшины желтой меди. Совершенно прекрасен пейзаж с сенокосом слева. Им мог вдохновиться наш Венецианов. Наконец, картина “Лошади” — один из характерных сюжетов Кейпа. Он любил изображать мощные крупы, стойкие ноги фрисляндских мастодонтов и делал это с величайшей маэстрией, без того упорного педантизма, который портит создания его знаменитого собрата Поттера.

Прелестной, но не разгаданной художественной личностью представляется амстердамец Говерт Кампгейзен, бывший одно время придворным живописцем в Стокгольме. [173] Кампгейзен был на три или четыре года моложе Кейпа и на год или два старше Поттера. В его творчестве можно найти следы влияния и этих двух художников, и Рембрандта, и Сафтлевена. Но при этом в нем есть много и своеобразного, нечто более простоватое, мужицкое в типах, и вдобавок странный, монохромный, но очень красивый колорит. За последнее время значительность Кампгейзена настолько выросла в мнении знатоков голландской живописи, что ему даже решились приписать один из лучших пейзажей Эрмитажа “Пейзаж с охотниками”, несмотря на то что на нем значится полная подпись Р. Potter fecit. Но если эта атрибуция и вызывает сомнение, то по трем другим нашим, вполне достоверным, картинам Кампгейзена видно, какой это простой, здоровый и правдивый мастер. Особенно красив его “Хутор”, где так грустно светится небо и где силуэтом делящаяся избушка нарисована и написана с тем же глубоким чувством деревенской поэзии, которое выдают незатейливые пейзажи самого Рембрандта. Две картины, изображающие “Внутренность хлева”, , также замечательны своим убежденным реализмом.

Из всех голландских поэтов природы больше всего повезло у публики (даже при жизни) Паулю Поттеру. Но это счастье досталось ему благодаря той черте, которая нам теперь менее всего приятна. Толпа (включая сюда и специальную толпу “меценатов”) любит забавляться “разглядыванием” картин. Она любит все, что так или иначе похоже на фокус: выписку деталей, частичную иллюзорность и все, что говорит об остроте глаза, о терпении художника. Смерть, впрочем, похитила Поттера в столь молодых годах (ему было 29 лет), что трудно судить о том, насколько эти черты в его искусстве не являются просто состоянием известного “ученичества” перед природой. Ведь выписывал же в 1620-х годах всякую подробность и сам Рембрандт. Быть может, что со временем Поттер освободился бы от мелочности и приобрел бы большую широту, большую мягкость, но это не было суждено — в 1654 году его уже не стало.

В одном, во всяком случае, нельзя упрекать Поттера — это в угодничестве. Его мелочность иного характера, нежели мелочность какого-нибудь Мириса. О запасах смелости, каким обладал Поттер, свидетельствует наша знаменитая эрмитажная картина “Ферма” 1649 года.

Паулюс Поттер. Ферма. 1649. Дерево, масло. 81х115,5. Инв. 820. Из собр. императрицы Жозефины, Мальмезон, 1815

Этот капитальный труд он исполнил по заказу Эмилии, вдовы штатгоудера Фредерика Генриха. Принцесса слыла за меценатку, и по ее приглашению, между прочим, приезжали фламандцы с Йордансом во главе, чтобы расписать зал замка в Босхе под Гаагой. Иногда, следуя примеру своего покойного мужа, Эмилия занималась и покровительством местного художества. Так, по совету придворных, она обратилась с заказом и к только что поселившемуся в Гааге Поттеру. Но Поттер забыл, для кого он пишет, ушел весь в свой труд, наполнил картину всеми деталями, которые ему казались способными передать характер жизни в деревенском приволье, среди милых его сердцу животных, и каково же было негодование окружающих принцессу лиц, когда они увидали, что одна из коров, находящаяся в самом центре картины Поттера, занята делом, свидетельствующим о ее невоспитанности. [174] Картина была возвращена Поттеру, и придворная его карьера испорчена.

Во всех отношениях, впрочем, “Ферма” дает меру искусства Поттера или хотя бы достигнутую им меру искусства. Здесь налицо все его излюбленные намерения, здесь и все присущие ему недостатки. К последним принадлежат странная ошибка в пропорциях, перегруженность композиции, местами убивающая жизненность впечатления, кропотливая живопись. Однако недостатки эти с избытком искупаются красотами редчайшего и прямо даже единственного свойства. Поттер знаменит как анималист, и многие исследователи считают, что пейзаж на его картинах играет второстепенную роль, что это лишь фон для сценок, разыгранных животными. На самом же деле главная сила Поттера именно в пейзаже и лишь незрелость его отношения к делу сообщает подробностям из животного мира то, что они слишком отвлекают внимание от общего. [175]

Паулюс Поттер. Волкодав (В наст. время — “Цепная собака”). Холст, масло. 96,5х132. Инв. 817. Из собр. императрицы Жозефины, Мальмезон, 1814

У Поттера есть одна общая черта с такими затейниками, как Стэн, как Ходовецкий, Менцель или наши Федотов и К. Сомов. Он часто ставит на второй план то, что должно давать ноту жизни всему. В картине, написанной два года до нашей и находящейся ныне в собрании герцога Вестминстерского, “лейтмотив” нашей “Фермы” им выдвинут более вперед, и картина кажется поэтому банальнее, проще. Здесь же нужно “пройти” весь докучливый сбор “ученических этюдов” на первом плане, “пройти” залитый светом второй план, насладиться прелестными тонкостями третьего, чтобы отыскать “душу” картины Поттера, выраженную в скромных полуспрятанных фигурках гуляющей парочки горожан, для которых все, что мы видим, и написано. Для них — и еще, пожалуй, для фермерши, которая в тихом уюте своего домика, сидя у залитого светом окна, погружена в свою работу.

Эти горожане дают точку зрения Поттера, эта фермерша дает его поэтичную мечту. В трех дальних фигурках рассказан, но с тонким тактом, без анекдота, без “литературщины”, прелестный день в жизни художника. В июле 1650 года он женился на девице Адриане Балкенейнде, и возможно, что еще за год, летом и ранней осенью, Поттер с невестой совершал далекие прогулки по окрестностям Гааги. Или возможно еще, что он в одиноких своих странствиях в поисках за этюдами мечтал о подруге жизни, о том, как они заведут собственное хозяйство, какое мирное счастье их ожидает. Во всяком случае, “внутренняя точка зрения” художника не перед рамой, а там, за последними деревьями рощи, у окраины далекого луга, и еще — в опрятной горнице справа, в этом домике, стоящем среди залитых солнцем деревьев, среди здоровых ароматов, среди знакомых шумов шуршащей листы, кудахтанья кур, мычанья коров и блеяния коз.

В том же настроении вечернего мира выдержана картина “Молочница” 1651 года. Совершенно в духе Кампгейзена написана другая “Молочница” 1652 года. Близость Поттера к Кампгейзену в дивном сумрачном осеннем пейзаже (1650 года) даже настолько велика, что эту картину и пытались приписать последнему мастеру. Но кто бы ни был автор этой картины — она во всяком случае одна из лучших поэм природы в истории живописи. В ее плотных серых тучах, сквозь которые так робко пробился одинокий последний белый луч, в сизом мраке болотного леса слева, в фигурах знатного охотника, которому сдает дичь его пеший товарищ, в оголенном корявом дереве справа — во всем чувствуется осень, что-то унылое, кончающееся. И в то же время точно ощущаешь свежесть ветра, пропитанного запахами падшей листвы, точно чувствуешь всю живительную прелесть “охотничьих дней”.