— Не будем медлить, я провожу тебя.

Они бодро зашагали вперед. Твердая уверенность Андзю в успешном осуществлении задуманного передалась и Дзусио. Проходя мимо родника, Андзю достала деревянную чашку и зачерпнула прохладной водицы.

— Давай разопьем прощальную чашу, — сказала она, сделала глоток и передала чашку брату. Дзусио выпил до дна.

— Береги себя, сестра. А я доберусь до Накаямы так, что никто меня не увидит. — Дзусио одним махом спрыгнул с тропинки на дорогу и зашагал по краю болота к реке Окумо. Андзю же осталась стоять у родника и неотрывно смотрела ему вслед. Он то исчезал в густых зарослях сосен, то показывался вновь, и постепенно его фигурка становилась все меньше и меньше. Солнце приближалось к зениту, но она не пошла больше в горы. К счастью, вокруг не было ни души, и никто не видел ее пребывающей в праздности.

Позже поисковый отряд, посланный Хозяином Сансё, обнаружил на краю болота маленькие дзори, принадлежавшие Андзю.

В полночь у главных ворот храма Кокубудзи в Накаяме появились люди с факелами, предводительствуемые сыном Хозяина Сансё — Сабуро, вооруженным алебардой с белой рукояткой.

— Я прибыл из Исиуры, из дома Хозяина Сансё, — громко возгласил он. — От нас убежал один работник. Укрыться, кроме как в вашем храме, ему негде. Просим вернуть нам беглеца.

— Верните, верните! — вторили люди с факелами. От ворот к главному зданию пролегала дорожка, мощенная каменными плитами. Справа во всю ее длину теснились подручные Сабуро, потрясая горящими факелами. Разбуженные шумом, несколько монахов, живущих на территории храма, покинули свои кельи и вышли узнать, что случилось.

Большинство монахов полагало, что во избежание неприятностей ворота вообще лучше не открывать. Отворить их распорядился старший бонза Донмё-рисси²².

Само же здание храма, перед которым буйствовал Сабуро, оставалось на запоре, а внутри его царила полная тишина. Подойдя к храму вплотную, Сабуро продолжал повторять свое требование. Его свита вела себя вызывающе, бесцеремонно требовала встречи с настоятелем и отпускала ехидные замечания.

Вдруг двери храма тихо отворились. На пороге появился сам Донмё-рисси в простой монашеской рясе без всяких регалий. Это был крепкий рослый человек с твердым лицом и черными еще бровями, — ему совсем недавно исполнилось пятьдесят. Настоятель заговорил тихим голосом. Сам его облик подействовал на людей Сабуро завораживающе, они мгновенно смолкли, так что тихий спокойный голос был слышен всем.

— Итак, вы ищете беглеца. Да будет вам известно, что никому не дозволено ночевать в храме. Мне же ничего не ведомо о беглеце, значит, его здесь нет.

Теперь я скажу вам вот что. Вы явились сюда среди ночи с оружием в руках и потребовали открыть ворота. Мы открыли, полагая, что на нашу страну совершено нашествие или случился бунт. Оказывается, вы ищете сбежавшего работника. Да будет вам известно, что наш монастырь основан по высочайшему велению государя, о чем извещает висящая у входа в храм табличка с собственноручной высочайшей подписью, а в семиярусной пагоде хранится написанная императором золотая грамота²³. Тех, кто осмеливается устраивать беспорядки в подобном месте, правитель провинции жестоко карает. А если об этом станет известно в нашем головном храме Тодайдзи, то могут вмешаться и столичные власти.. Мой вам совет: побыстрее удаляйтесь отсюда. Я не устрашаю вас, но говорю все это для вашего же блага. — И двери снова неслышно закрылись.

Сабуро вне себя от бешенства некоторое время продолжал взирать на дверь, только что захлопнувшуюся перед самым его носом, однако врываться в храм силой все-таки не посмел. Его подручные стали перешептываться между собой, их шепот был подобен шелесту древесной листвы на ветру. Неожиданно невесть откуда послышался голос:

— А не мальчишку ли вы разыскиваете, лет двенадцати? Такого я видал. — Сабуро в изумлении оглянулся. Перед ним был пожилой человек, примерно в возрасте его отца, смотритель храмовой звонницы. — Мальчишку я приметил днём с колокольной башни, он прошел вдоль нашей ограды в южном направлении. Вид у него довольно тщедушный, но шагал бодро. Теперь уж, поди, далеко.

— Это он самый. Далеко ли может уйти за полдня мальчишка... За мной! — крикнул Сабуро. Вереница горящих факелов потянулась из ворот храма и двинулась на юг. Старец на колокольне так рассмеялся, глядя им вслед, что задремавшая было в соседней роще стая ворон испуганно взмыла в небо.

На другой день из храма Кокубудзи был послан в Исиуру человек с поручением разузнать, что сталось с Андзю. Он сообщил, что она утопилась. Человек же, посланный на юг, доложил, что Сабуро со своей командой проследовал до Танабэ, откуда вернулся восвояси.

Во второй декаде месяца из храма в сторону Танабэ отправился Донмё-рисси. Он взял с собой металлический сосуд для сбора подаяний и посох толщиной в руку. За ним следовал Дзусио, одетый и обритый как буддийский монах. Днем, пока было светло, они шли, на ночлег же останавливались в попутных храмах. Когда они дошли до Ямасиро в Сюдзякуно, настоятель распрощался с Дзусио, а сам задержался в обители Гонгэндо.

— Храни амулет, и ты получишь весть о родителях, — сказал настоятель, и Дзусио подумал: “Так же меня наставляла и покойная сестра”.

Дзусио добрался до столицы. Обличье буддийского монаха позволило ему заночевать в храме Киёмидзу²⁴, что на склоне горы Хигасиямы.

Когда наутро он проснулся в приюте для паломников, первый, кого он увидел, был пожилой мужчина в головном уборе аристократа.

— Скажи, кто ты? — спросил мужчина. — Если при тебе есть какая-нибудь заветная вещица, покажи мне. Я — придворный советник Мородзанэ²⁵, пришел помолиться о здравии моей бедной дочери. Во сне мне явилось знамение: найти отрока, спящего у левой переборки, и помолиться перед его чудесным амулетом. И вот я здесь, чтобы встретиться с тобой. Расскажи мне, из какой ты семьи, и покажи заветный знак.

— Имя моего отца — Муцунодзё Масаудзи, — отвечал Дзусио. — Вскоре после моего появления на свет он отправился в храм Анракудзи, что в Цукуси, и не вернулся. Матушка со мной и с трехлетней сестрой переехала в уезд Синобу провинции Ивасиро, где мы и жили до того дня, когда матушка решилась отправиться вместе с нами на поиски отца. Мы добрались до Этиго и там попали в руки злодеев. Матушку продали на остров Садо, нас же с сестрой — Хозяину Сансё в Исиуре. Сестрица там и скончалась. А у меня остался вот этот амулет,— и Дзусио достал изваяние Дзидзо-самы.

Мородзанэ взял амулет, приложил его ко лбу и поклонился. Потом стал с благоговением его рассматривать:

— Об этом талисмане я наслышан давно. Золотой будда Дзидзо — Хранитель Света. Некогда его привезли из Кудары²⁶, он считался покровителем принца Таками²⁷. Обладание им свидетельствует о твоей принадлежности к знатному роду. В начале годов Эйхо, когда на троне находился император из Сэнто, некто по имени Тайрано Масаудзи был понижен в должности и сослан в Цукуси, — за причастность к провинности своего сюзерена. Нет никакого сомнения: это был твой отец. Если в дальнейшем ты пожелаешь жить в миру, тебе полагается должность высокого ранга. Пока же прошу пожаловать гостем в мой дом.

Та, кого советник Мородзанэ называл дочерью, в действительности приходилась племянницей его жене и прислуживала государю. Долгое время она болела, и только молитва перед талисманом Дзусио послужила ее мгновенному исцелению.

Мородзанэ помог Дзусио сложить с себя монашеский обет и собственноручно надел ему головной убор на церемонии по случаю совершеннолетия. Туда, где отбывал ссылку отец Дзусио — Масаудзи, он направил бумагу об амнистии и послал гонца узнать о его здравии. Однако пока гонец добирался, Масаудзи переселился в мир иной. Дзусио, теперь принявший взрослое имя Масамити²⁸, при известии об отце глубоко опечалился.

Осенью того же года Масамити назначили правителем провинции Танго. Эта должность считалась весьма почетной и к тому же не требовала отъезда в провинцию, текущие дела на месте поручались служилому чиновнику. Первое, что сделал Масамити, это строжайше запретил по всей провинции Танго куплю-продажу людей. Хозяина Сансё обязал освободить всех подневольных, а добровольно оставшимся у него на службе платить деньги. Семья Сансё опасалась разорения, но труд свободных земледельцев и мастеровых оказался производительней прежнего, так что хозяйство продолжало процветать.