Голос поэта дрогнул.

“И вот теперь думаю: увидит она меня в газете, то же самое скажет. Вот, мол, несчастная, какого урода я тогда полюбила. А раз скажет — это уже конец.

А вот если бы она увидала в газете ту самую фотографию, где мы с ней вдвоем, может, тогда она ко мне прилетела бы на крыльях любви. Ведь тогда она поняла бы...”

1924

Пятеро бабок в экипаже дремали; одновременно они вели разговор о том, какой богатый урожай мандаринов выдался этой зимой. Кобыла весело бежала, подергивая хвостом — будто хотела догнать чайку в небе.

Возница Кандзо очень любил лошадей. Кроме того, во всем городке только он один владел восьмиместным экипажем. Кроме того, строй его души был таков, что экипаж его был всегда украшен лучше других. Когда дорога шла в гору, он проворно соскакивал на землю, чтобы лошади было полегче. Ему очень нравилось вот так проворно соскакивать и снова садиться на облучок. Кроме того, по тому, как тянула лошадь, он, даже сидя на своем облучке, мог мгновенно определить, что к экипажу прицепились детишки, и тогда он проворно спрыгивал на землю, и на их головы обрушивались его кулаки. А потому для детей экипаж Кандзо был самым желанным и самым страшным.

Но сегодня Кандзо отчего-то не удавалось никого поймать. Ему не удалось схватить ни одной из этих маленьких обезьянок на месте преступления. А ведь как хорошо у него всегда получалось: словно кошка соскакивает он с облучка, обегает экипаж и на головы ничего не подозревающих ребятишек обрушиваются его кулаки. Кандзо гордился своим проворством.

“Вот я тебе!”

Кандзо пришлось уже в третий раз спрыгнуть с облучка. Девочка лет двенадцати-тринадцати шла по дороге позади экипажа. Щеки ее горели от возбуждения. Плечи ходуном ходят, дышит тяжело, глаза горят. Одета не по-нашему, а в платье персикового цвета. Но носки спадают. И при этом — без туфель. Кандзо глядел на нее с подозрением. Она же шла, повернув голову в сторону моря, пока не поравнялась с экипажем.

“Ну и дела!” — Кандзо прищелкнул языком и взобрался на облучок. Кандзо сдерживал себя, поскольку прикинул, что эта шикарная и красивая девочка приехала отдыхать на приморскую виллу. Но он был вне себя, поскольку уже в третий раз ему не удалось поймать ее. Ведь девчонка проехала на задке его экипажа уже пару километров! И Кандзо от досады подхлестнул свою любимую кобылу, чтобы она бежала попроворнее.

Экипаж въехал в небольшую деревеньку. Кандзо громко затрубил в рожок и продолжал путь еще быстрее. Он оглянулся. Девочка бежала — выпятила грудь, волосы разметались по плечам. Один носок она теперь держала в руке. Через секунду она прицепилась к экипажу. Кандзо посмотрел через заднее стекло салона и прямо-таки ощутил, как съежилось там тело девчонки. Но когда он спустился на землю уже в четвертый раз, девочка преспокойненько шла вслед.

— Эй ты, куда тебе?

Девочка потупилась и промолчала.

— Ты что, прям до порта у меня ехать хочешь? Девочка молчала.

— До порта, спрашиваю? Девочка кивнула.

— Ты только на ноги свои погляди! На ноги! До крови уже сбила. Ну ты и отчаянная!

Кандзо нахмурился.

— Давай-ка садись. В салон садись. А не то лошади тяжело. Прошу тебя, залазь внутрь. Не то все меня за дурака держать станут.

Кандзо открыл дверцу. Залез на облучок и через какое-то время оглянулся — девочка понуро сидела в салоне, уставившись в пол, весь ее задор куда-то пропал, она даже не пыталась выдернуть подол платья, зажатого дверцей.

Однако уже после того, как они доехали до порта, на обратном пути Кандзо снова увидел, как она тащится за экипажем. Он снова открыл дверцу.

— Дяденька, мне в салоне не нравится. Я не хочу там ехать.

— Ты только на ноги свои погляди. На ноги. У тебя весь носок в крови. Ну ты и отчаянная!

Преодолев длинный подъем, экипаж приблизился к пункту отправки.

— Дяденька, можно я здесь сойду?

Кандзо посмотрел на обочину и на пожухлой траве увидел пару белых туфелек.

— Ты что, и зимой в белых ботинках ходишь?

— Да нет, просто я сюда летом попала.

Обула туфельки и ушла-улетела, словно белая цапля, в свой исправительный дом на горе.

1926

“Проходите. Видите, что с ней сталось? А как она хотела еще раз увидеть вас!”

Теща торопливо провела его в комнату. Люди, находившиеся у постели его покойной жены, разом обернулись к нему.

“Посмотрите на нее”, — теща стала стаскивать белое покрывало с лица покойной.

Неожиданно для самого себя он произнес: “Подождите. Можно я попрощаюсь с ней один? Можно я останусь с ней наедине?”

Ее родители и братья с сестрами восприняли его просьбу с пониманием. Они тихонько покинули комнату и закрыли дверь.

Он снял покрывало.

Лицо покойной выражало предсмертную муку. Щеки запали, из полуоткрытого рта торчали зубы. Они были какого-то мертвенного цвета. Жизнь ушла из ее век, зрачки как бы прилипли к ним. На лбу застыло смертельное страдание.

Какое-то время он сидел неподвижно, глядя на это ужасное лицо сверху вниз. Потом вытянул дрожащие руки и попытался сомкнуть ее губы. Но как только он отнял руки, насильно закрытые челюсти снова развалились. Он снова попытался сомкнуть их. Никакого толку. Он проделывал эту операцию множество раз. Единственным результатом было то, что жесткие складки вокруг рта несколько разгладились. Он ощутил, как на кончиках пальцев собирается страсть. Он гладил ее лоб — пытался стереть с лица смертельное напряжение. Ладони стали теплыми.

Теперь он снова сидел без движения и смотрел на изменившееся лицо.

Вошли мать жены и ее младшая сестра. “Вы, должно быть, устали в поезде, поешьте чего-нибудь, а потом отдохните... Что это?”

Мать вдруг заплакала. “Человеческая душа — это такая страшная загадка. Моя дочь не могла умереть полностью — до тех пор, пока вы не вернетесь. Как странно! Вы только разок посмотрели на нее — и теперь ее лицо стало таким спокойным. Все стало хорошо. Теперь ей стало хорошо”.

Сестра жены посмотрела в его полубезумные зрачки своими чистыми глазами неземной красоты. И зарыдала.

1925

Он выписался из больницы, когда цвели павлонии.

Дверь на веранду второго этажа кофейни была открыта. Возле нее стоял бой в новехонькой белой униформе.

Левую руку, лежавшую на столике веранды, приятно холодил мрамор. Правой он подпер щеку. Локтем оперся о балюстраду. Его глаза жадно впитывали в себя прохожих. Те бодро шествовали по мостовой в энергичном свете уличных фонарей. Веранда была расположена низко. Казалось, возьми трость — и сможешь стукнуть прохожего по голове.

— В городе и в деревне все разное, даже лето по-другому чувствуется. Ты так не думаешь? Крестьянин вряд ли ощутит наступление лета только по тому, как изменилось уличное освещение. В деревне трава и деревья все время меняются. А вот здесь, в городе, только человек меняет цвет своей одежды. Посмотри, вон сколько людей идет — и все в летнем. Так вот они создают лето.

— Антропогенное лето. Неплохо.

Так он беседовал с женой и вспоминал запах павлонии, проникавший в палату. Он закрыл глаза и тут же погрузился в мир, где были одни ноги. Клетки его мозга превратились в каких-то странных насекомых в форме ног, насекомых, которые ползали по его миру.

Конфузливо смеющиеся женские ноги, переступающие через какой-то предмет. Предсмертные ноги, испуганные и как будто одеревеневшие. Ноги лошади, растущие из худой промежности. Напружиненные ноги, в которых затаилась страшная сила — тупые и толстые, сработанные словно из жира освежеванного кита. Вытянутые ночные ноги нищего калеки. Скрюченные ноги младенца, только что вступившие на путь, начинающийся между ног матери. Усталые, как сама жизнь, ноги служащего, бредущие домой после получки. Ноги, переходящие вброд реку и омытые от ступней до бедер чистой водой. Решительные, как отутюженная складка на тонких брюках, ноги, ищущие любви. Недоуменные ноги девочки: еще вчера они косолапили своими повернутыми друг к другу ступнями, а теперь они хотят, чтобы твое лицо улыбалось им с нежностью. Ноги, по ляжкам которых бьет тяжелый кошелек в кармане. Злобно смеются ноги бывалой женщины, а на лице — приветливая улыбка. Ноги дома — босые и покрытые застывшим потом. Соблазнительные ножки актриски — вчера они принадлежали преступнице, а сегодня — праведнице. Ноги певца на высоких каблуках поют о брошенной ими женщине. Ноги, полагающие, что грусть — тяжела, а радость — легка. Ноги спортсмена, ноги поэта, ноги ростовщика, ноги аристократки, ноги пловчихи, ноги студента. Ноги, ноги, ноги...