Как раз в этот период жизни Ханнодзё с ним познакомился г-н На... торговец лекарствами, о котором я упомянул выше. В ту пору г-н На... был еще мальчишкой и учился в начальной школе. Вместе с Ханнодзё они ходили на рыбалку, поднимались на горный перевал. Разумеется, мальчик не подозревал ни о любовном увлечении своего взрослого друга, ни о его денежных затруднениях. Поэтому рассказы г-на На... не имеют прямого отношения к моей теме. И все же не могу не привести здесь один любопытный случай, о котором я узнал с его слов. Вскоре после того как мальчик, проведя лето в этом курортном городке, вернулся в Токио, ему пришла посылка от Хагино Ханнодзё. Размером со стопку писчей бумаги, она, однако, оказалась на удивление легкой. Вскрыв ее, мальчуган увидел коробку из-под папирос “Асахи”, а в ней — пучок сбрызнутой водой травы и несколько светляков. Чтобы обеспечить доступ воздуха, в коробке были проделаны дырочки. Право же, в этом весь Ханнодзё. Весь год мальчик мечтал, как будущим летом снова встретится со своим другом, но, увы, этим мечтам не суждено было осуществиться.

Осенью того года, на второй день праздника Хиган³², Ханнодзё, написав Омацу прощальное письмо, покончил с собой, причем довольно странным образом. Что касается причины его самоубийства, то лучше меня об этом скажут слова адресованного Омацу предсмертного послания. Понятно, я скопировал его не с подлинника, а воспользовался альбомом газетных вырезок, предоставленным мне хозяином гостиницы. Среди прочих я нашел там заметку, в которой, надо думать, точно приводится текст написанного рукой Ханнодзё письма. Вот оно:

Самоубийство Ханнодзё оказалось полной неожиданностью не только для малолетнего друга — никому из жителей городка такое и во сне не могло привидеться. Если у этого события и были какие-либо предзнаменования, то, пожалуй, только одно. Как-то вечером перед праздником Хиган хозяин цирюльни и Ханнодзё сидели на лавочке перед его заведением и беседовали. Мимо проходила женщина из “Зеленой крыши”. Стоило ей взглянуть на мужчин, как ей якобы почудилось, что по крыше цирюльни прокатился огненный шар. Услышав об этом, Ханнодзё будто бы с самым что ни на есть серьезным видом произнес: “Этот шар выскочил у меня изо рта”. Должно быть, к тому времени у него уже созрел план самоубийства. Но женщина только усмехнулась в ответ и пошла дальше своей дорогой. Цирюльник тоже... впрочем, нет, здесь будет уместнее сказать: цирюльник же хоть и улыбнулся, но про себя подумал: “К чему бы это?”

А через несколько дней Ханнодзё покончил с собой. Но как? — не повесился и не перерезал себе горло. На реке, там, где помельче, бьет горячий ключ под названием “Алмазный пест”. Там за дощатой оградой устроена общая купальня. Просидев в кипятке целый вечер, Ханнодзё скончался от остановки сердца.

По словам цирюльника, в тот вечер, часов около двенадцати, в купальню отправилась владелица соседней табачной лавки. Она нарочно дождалась темноты, поскольку у нее начались женские дела. Увидев сидящего в воде Ханнодзё, женщина не на шутку перепугалась, хотя и была неробкого десятка: в обычные дни она среди бела дня входила в реку в одной набедренной повязке. Она окликнула Ханнодзё, но тот не отозвался; в облаке пара над водой торчала его красная физиономия с глазами неподвижно уставленными в одну точку. Зрелище это было до того зловещим, что женщине стало не до купания и она предпочла поскорее выбраться из источника.

Посреди купальни возвышается каменный столб, от которого и пошло название ключа — “Алмазный пест”. Возле этого столба Ханнодзё аккуратно сложил одежду, а предсмертное письмо прикрепил к ремешку гэта. Не будь этого письма, никому и в голову бы не пришло, что Ханнодзё совершил самоубийство, когда наутро обнаружили в горячей воде его обнаженный труп. Хозяин гостиницы считает, что Ханнодзё выбрал именно такую смерть, потому что считал: раз уж он завещал свое тело больнице, неприлично, чтобы на нем были следы увечий. Однако среди жителей городка бытуют на этот счет и другие мнения. Ехидный цирюльник, в частности, выдвинул такую версию: “При чем тут соображения приличий? Просто бедняга опасался, что за тело с увечьями не дадут двухсот иен”.

На этом, пожалуй, можно было бы и закончить рассказ о Ханнодзё. Но вчера во время прогулки по городу у нас с хозяином гостиницы и г-ном На... снова зашел о нем разговор, поэтому мне хочется кое-что добавить к сказанному. По понятным причинам г-н На... питает к этой теме еще больший интерес, нежели я. Забыв про свой фотоаппарат, он принялся расспрашивать хозяина гостиницы:

— А что случилось с Омацу?

— С Омацу? Она родила от Ханнодзё ребенка, после чего...

— Откуда вы знаете, что отцом ребенка был именно Ханнодзё?

— А кто же еще? Малыш был вылитой его копией.

— И что же Омацу?

— Она вышла замуж за одного виноторговца.

На заинтересованном лице г-на На... изобразилось разочарование.

— А что стало с ребенком?

— Его усыновил муж Омацу. Правда, вскоре мальчуган заболел тифом и...

— Умер?

— Нет, его спасли. Но зато заболела Омацу. Вот уже десять лет, как она умерла.

— От тифа?

— Нет, не от тифа. Врач назвал это каким-то мудреным словечком, но суть в том, что она переутомилась, ухаживая за больным ребенком.

В это время мы подошли к почте — небольшому строеньицу в японском стиле, перед которым рос молодой дуб. В запыленном окне, наполовину скрытом от взора ветвями дуба, мы увидели крепкого молодого человека в форменной хлопчатобумажной одежде.

— Это и есть сынок Ханнодзё.

Мы с г-ном На... невольно замедлили шаг, стараясь по лучше рассмотреть юношу. При виде того, как он, подперев щеку ладонью, что-то сосредоточенно писал, нас охватило умиление. Но жизнь подчас опровергает наши восторги. Ушедший вперед хозяин гостиницы усмехнулся и, глядя на нас сквозь стекла своих очков, заметил:

— Парнишка совсем от рук отбился. Только и знает, что бегать в “Зеленую крышу”.

Мы молча побрели в сторону моста...

... Ложась в постель, я непременно должен что-нибудь почитать на ночь. В противном случае мне трудно заснуть. Впрочем, случается, что и чтение не помогает. Поэтому у моего изголовья рядом с ночником всегда стоит склянка с таблетками адалина.

В тот вечер я, по обыкновению, прихватил с собой несколько книг, забрался в постель под сетку от москитов и включил ночник

— Который час? — сонно спросила жена с соседней постели. На ее руке покоилась головка нашего спящего малыша.

— Три.

— Три часа ночи? Я думала, еще только час.

В ответ я пробормотал что-то невразумительное, давая понять, что не расположен пускаться в разговоры.

— “Все, не мешай, спи”, — передразнила меня жена и тихонько хихикнула. Спустя несколько минут она уже безмятежно спала, уткнувшись носом в головку ребенка.

Повернувшись лицом к ним, я принялся читать книгу под названием “Поучительные истории о карме, прогоняющие сон”. Это сочинение в восьми частях, состоящее из рассказов японского, китайского и индийского происхождения, собранных в годы Кёхо каким-то монахом. По-настоящему оригинальных и уж тем более увлекательных историй среди них почти не встречалось. Пока я читал раздел, посвященный пяти принципам конфуцианской морали, определяющим отношения между государем и подданным, отцом и сыном, мужем и женой и т. д., меня стала одолевать дремота. Я потушил ночник и тут же провалился в сон.