Очутившись по ту сторону преграды, девушка вдруг опомнилась и с некоторым подозрением посмотрела на старика. “Синтаро, ты тоже сквозь сетку прошел?”

Тот ничего не услышал. Он просунул пальцы в ячейки, затрясся и сказал: “Какие сволочи, какие сволочи!” Его хватка была чересчур крепкой — сетка отъехала, и он упал на нее.

— Осторожнее, что с тобой?

Девушка еле успела обхватить старика за плечи и поддержать его.

— Отпусти сетку! Ой, да какой же ты стал легкий! Старик медленно выпрямился и тяжело вздохнул.

— Спасибо.

Старик еще держался за сетку, но уже осторожно, одной рукой. Затем произнес громким голосом глухого:

— Семнадцать лет изо дня в день я подбирал мячи с той стороны этой проклятой сетки! Семнадцать лет! Целая вечность...

— Да разве семнадцать лет — это долго? По-моему, это совсем не так...

— Приезжают тут всякие — мячи как попало летят. Как мяч в сетку ударится, так шея сама в плечи втягивается. “Ба-бах!” — от этого проклятого звука я и оглох! Сволочи!

Металлическая сетка предназначалась для обслуживающего персонала гольф-клуба. К ней были приделаны колесики, так что служащим было легко передвигаться по всему полю, прячась за ней от тяжелых мячей из литой резины. Между лужаек для игры росло несколько деревьев. Раньше здесь была целая роща, но потом ее вырубили — осталась только неровная шеренга одиноких деревьев.

Оставив позади сетку, старик и девушка отправились дальше.

— Слышишь, как шумит море?

Девушке хотелось, чтобы ее, наконец, услышали, и она почти коснулась губами уха старика. “Слышишь? Море шумит, то самое море!”

“Что?” — старик прикрыл глаза. “Послушай, Мисако, а ведь ты пахнешь точно так же”.

— Наше любимое море шумит! Слышишь?

— Море? Море... любимое? Да разве море, в котором ты утонула, можно любить?

— Да, можно! Когда я через пятьдесят пять лет вернулась в родные места, ты ведь тоже пришел сюда. Это наше любимое море!

Старик опять ничего не расслышал, но девушка продолжала:

“Это хорошо, что я утонула. Сколько бы ни прошло с тех пор времени, я люблю тебя таким, каким ты тогда был... Я ведь помню только то, что было со мной до восемнадцати лет, поэтому ты всегда будешь молод, а я... я тоже всегда буду молодой — для тебя. Если бы я не утонула тогда, то сейчас ты встретил бы старуху. Это ужасно, я ни за что не решилась бы придти к тебе!

Старик разговаривал сам с собой и ничего не слышал.

— Я отправился в Токио, но у меня ничего не вышло. Никаких сил не осталось, вернулся домой. Нанялся подбирать мячи на этой площадке, потому что рядом — море. То самое море, в которое бросилась любимая, потому что нас разлучили. Я молил их о том, чтобы они взяли меня на работу. Хотя бы из жалости.

— Здесь, где мы сейчас гуляем, была когда-то твоя земля.

— Я только и мог, что подбирать мячи. Спина у меня не разгибалась. А та девушка бросилась из-за меня в море. Тот обрыв совсем недалеко. Хоть я и старый, но туда дойти сумею. Вот и брошусь вниз. Так я думаю.

— Нет, нет! Если ты умрешь, на земле не останется ни одного человека, который бы помнил обо мне! Ведь тогда я умру по-настоящему!

Девушка прильнула к нему. Старик опять ничего не услышал. Но он обнял ее.

— Да, да. Умереть вместе. Ведь сегодня... ты пришла, чтобы увидеть меня?

— Умереть вместе? Нет! Синтаро, пожалуйста, не умирай, живи хотя бы ради меня!

Потом взор ее скользнул поверх его плеча, и она радостно воскликнула: “Ой, смотри! Те большие деревья все еще стоят! Все три — совсем как тогда!”

Старик посмотрел туда, куда указывал палец Мисако.

— Клиенты боялись этих деревьев, просили срубить. Они говорили, будто деревья притягивают мячи своей колдовской силой, и потому, мол, мячи отклоняются вправо.

— Игроки скоро умрут. Намного раньше, чем эти деревья. Эти люди рассуждают так, как если бы они не знали, сколько живет человек.

— Я был вынужден продать свою землю, но поставил условие: не губить эти деревья. Ведь мои предки берегли их сотни лет!

“Пойдем!” — Мисако нетерпеливо потянула старика за руку, и тот заковылял вслед за ней. Они подошли к деревьям.

Мисако прошла сквозь ствол. Старик последовал за ней. Исчезнув на мгновение, они снова вышли на свет.

Мисако с изумлением смотрела на Синтаро: “Так ты тоже умер? Когда тебе это удалось?”

Старик промолчал.

— Умер! В самом деле... Как странно, что мы не встретились на том свете... Попробуй еще раз пройти сквозь дерево. Если ты и вправду умер, тогда мы сможем вместе поселиться в этом стволе!

Они снова скрылись внутри ствола, но на этот раз никто из них не вышел наружу.

Мелкая поросль позади трех старых деревьев задрожала закатным отблеском. С той стороны, откуда доносился рокот волн, небо окрасилось багрянцем.

1963

В последние годы Нода Санкити взял за обыкновение проводить в полном одиночестве в одном шикарном токийском отеле время с вечера первого дня нового года и до утра третьего января. Название отеля вызывало уважение, но сам Санкити именовал его так: отель “Видение”.

“Отец отправился в свое “Видение” — так ответствовали его сын с дочерью тем визитерам, которые приходили поздравить его с новым годом. Визитеры воспринимали это как некую шутку, призванную скрыть местонахождение Санкити. Некоторые же говорили: “Это чудесное место. Там очень славно проводить праздники”.

Но даже домашние Санкити не предполагали, что в этом отеле его действительно посещают видения.

Каждый год Санкити останавливался в одном и том же номере — “Снежная комната”. На самом деле эта комната имела порядковый номер, и только Санкити называл ее “Снежной”.

Сразу по прибытии в гостиницу Санкити задергивал шторы, ложился в постель и закрывал глаза. Так проводил он часа два или три. Могло показаться, что он избавляется от усталости и раздражительности, которые скопились за весь трудный год. Но после того, как раздражение улегалось, какая-то новая усталость заполняла тело.

Санкити знал, как это происходит, и потому ждал, когда усталость достигнет своего пика. Когда немела шея, когда он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, — тогда видения посещали его.

В темноте за его закрытыми веками появлялись пляшущие зернышки света — размером с просо. Зернышки были прозрачными, их оболочка отсвечивала тусклым золотом. По мере того, как золото переливалось в белизну, направление полета световых зернышек замедлялось и приобретало упорядоченность — начинался снегопад. Снежинки падали где-то вдалеке.

“Вот и в этом году снова пошел снег”.

Это был снег, который принадлежал Санкити. Он падал, потому что Санкити хотел этого.

Снегопад приближался — в кромешной темноте закрытых глаз. Потом снежинки разбухали и становились похожи на пионы. Снежинки становились больше и падали медленнее. Санкити растворялся в этом безмолвном пионовом снегопада

Теперь можно было открыть глаза

Когда Санкити открыл глаза, стена комнаты была покрыта снегом. За сомкнутыми веками он видел только снег; теперь там, где была стена, перед ним открывался снежный пейзаж.

Крупный снег падал в широкое поле, на котором росли пять или шесть сбросивших листву деревьев. Снег падал и падал, он скрыл и землю, и траву. Ни домов, ни деревьев. На этом поле было холодно и одиноко, но в своей теплой постели Санкити не чувствовал этого. Был только зимний пейзаж, самого Санкити не было. “Куда пойти, кого увидеть?” — спрашивал себя Санкити, и вопрос этот возникал по велению снега.

Недвижное поле — только снег падает с небес. И вдруг это поле растворилось и перетекло в горы. Пики гор вставали перед глазами, речушка текла у их подножия. Объятая снегом река вроде бы застыла на месте, но на самом деле воды продолжали безмолвно струиться. Подтверждением этому был свалившийся со скалы в воду комок снега — он плыл. Комок зацепился за камень у берега и растаял.

На хрустальной вершине скалы появился отец Санкити. На руках у него был Санкити. Ему было три или четыре года.