— Сравнила — собака и ребенок. Ответственность-то какая!

— Держу на руках щенка, а думаю-то про ребеночка.

— И Юкико подарила щенка, потому что о ребенке вспоминала.

— Хотела, чтобы мы с тобой тоже ребеночка сделали?

— Нет. Я давно хотел тебе сказать — у нас с ней есть сын. Мы его в деревню отправили. Четыре годика исполнилось.

— Ничего себе! Я готова его хоть сейчас усыновить. Правду говорю. И у меня, между прочим, тоже дочка есть.

— Ну, ты даешь! Они рассмеялись.

— Тогда с твоей и начнем. Твою дочку сначала взять — это даже как-то приятнее. Чужой ребенок дороже своего будет. Все равно, что вот этого щенка взяли.

— Ты скажешь! А как Юкико его назвала?

— Пиончик. Цветок такой есть, знаешь? Черный пион называется.

1929

У брата с сестрой был один кошелек на двоих. Если быть более точным, старший брат иногда одалживал кошелек у сестры. Это был черный кожаный кошелек, но красная окантовка выдавала его женскую принадлежность. Брата ничуть не заботило то, что у Анны был точно такой же кошелек. Ничего удивительного в том, что и Анна, эта милая русская девушка, не смогла воспротивиться поветрию, которое распространилось среди школьных подруг сестры.

А купили они кошелек так. Как-то по предложению сестры они отправились в универмаг. Остановившись перед прилавком с косметикой, они обнаружили на его стеклянной поверхности корзинку, на которую кивком указала ему сестра — любой предмет в ней стоил ровно пятьдесят сэн. “У нас все девчонки купили себе по такому кошельку”. Вот тогда они его и купили.

И у Анны был точно такой же кошелек. Он увидел его, когда она, разметав по прилавку свою черную шаль, столь походившую на летучую мышь, достала его, чтобы расплатиться за соленый горох. И, увидев у нее точно такой же кошелек, он сделал шаг вперед и окликнул ее. Своими черными крыльями Анна укрывала младшего брата — Израэля. Несмотря на холод, пальто на нем не было. Даниэль, который был еще меньше, непокрытой головой терся о карман какого-то старика.

Из крошечных театриков парка Асакуса на улицу вываливались артисты и билетерши, в этот час бродяги становились приметнее. Русские музыканты тащились поступью нищих по замерзшим теням облетевших деревьев. То перегоняя их, а то отставая, брат выследил их до дешевенькой гостиницы на задворках парка. Прислонившись к белому забору расположенной через дорогу желудочной клиники, он окаменело смотрел, как Анна идет по открытому коридору второго этажа.

И тут он увидел, как, вытягиваясь на цыпочках у белого забора, некий подросток, словно чересчур подозрительный домохозяин, ведет наблюдение за вторым этажом. Этот подросток тоже выследил Анну.

Наш старшеклассник и этот подросток стояли у белого забора, переминаясь на озябших ногах и старательно избегая своими посерьезневшими и готовыми заплакать глазами лицо соперника. Так прошло минут десять. Потом вдруг подросток пригнулся и бросился наутек — словно побитая собака. Тогда старшеклассник вошел в гостиницу и попросил комнату, расположенную рядом с номером Анны. На что дежурный сказал: “Прошу прощения, но у нас принято платить за номер вперед”. — “Сколько там? Одна йена и тридцать сэн?”

Старшеклассник полез в пиджак за деньгами, но кошелька там не оказалось. Он стал лихорадочно ощупывать все свои семь карманов — нигде нет.

Анна своровала его.

Старшеклассник стал припоминать: Анна с родственниками вышли из кинотеатра. Все они стояли перед балаганом, затеревшись в толпу желающих посмотреть представление артистов на роликовых коньках. Он встал позади Анны. И тут же почувствовал, как ее шаль коснулась рукава его пальто. Анна отшатнулась, повернулась назад и наступила ему на ногу.

Но не она, а он сказал: “Прошу прощения”. Анна покраснела и захихикала. У нее были тонкие черты. Кончики бровей и уголки губ чуть вздернуты. Улыбка — как у хищной птицы. Она посмотрела на него со злостью. Вот тогда он и решил выследить ее.

Тогда он еще не знал, что она украла его кошелек.

Держась за косяк, дежурный презрительно смотрел на него.

— Я где-то обронил кошелек. Могу я завтра утром послать за сестрой, чтобы она принесла деньги? Вот неудача. Можно позвонить в общежитие, но сестра придти уже вряд ли успеет.

— В смысле оплаты у нас не делается исключений.

— Получается, что я не могу здесь переночевать?

— Мне очень жаль. Последняя электричка еще не ушла. А до станции Хонго здесь недалеко.

Он шел по коридору, уставившись в пол. Он заметил туфельки Анны перед дверью ее комнаты. Напевая по-английски русскую песню, он отправился на станцию.

“Добро пожаловать!” — как ни в чем не бывало сказал ему дежурный на следующий вечер.

И вот теперь сквозь щель между раздвижными перегородками он наблюдал за тем, что творится в комнате Анны. Неглаженое белье Анны и ее братьев, два обшарпанных чемодана, поверх них — кулек с горохом, старенькая гармоника, возле вешалки — запылившийся венок, детская деревянная лошадка... И больше ничего. На шее свалившейся набок лошадки — российский орден.

Вползла горничная. “Я постелю вам постель, господин”. В первый раз в жизни его назвали господином.

— Если вам понравилась эта русская девушка, я могу вам помочь.

— Каким образом?

— Это будет стоить двадцать йен.

— Но ведь ей всего тринадцать лет.

— Тринадцать, говорите?

Когда Анна с братьями вернулись в номер, они перекинулись несколькими словами. Потом заснули. Он же дрожал от возбуждения на своем жестком матрасе.

На третий вечер он явился с двадцатью йенами, которые он занял у друга. В комнату вползла другая горничная.

После того, как отец с братьями заснули, Анна стала негромко напевать. Он посмотрел в щель. Она сидела на постели, закрыв ноги одеялом. Юбка была аккуратно положена на циновки. На коленях у нее был целый ворох белья. Она штопала его своей японской иголкой.

Послышался гудок автомобиля. Он снова взглянул в щель. Анна спала в обнимку с братом Были видны только ее волосы. На другом матрасе спали отец с Даниэлем. Он приоткрыл перегородку, подполз к Анне и положил около подушки кошелек. Это был черный кожаный кошелек с красной окантовкой — сегодня он купил в универмаге точно такой же, как и в прошлый раз.

Когда он открыл опухшие от слез глаза, у перегородки лежало два одинаковых кошелька. В новом лежало двадцать йен. В старом — шестнадцать с небольшим. Анна вернула ему в точности ту сумму, которую она похитила у него. В соседней комнате валялся только запылившийся венок. Анна испарилась. Она испугалась его невинности. Он отломил от венка искусственную хризантему, положил ее в кошелек и бросился в кинотеатр. Там показывали уже другой фильм И имени Анны в программке не значилось.

Луповские были аристократами, революция выгнала их из России, и они превратились в бродяг. В перерывах между сеансами тринадцатилетняя Анна играла на пианино, девятилетний Израэль пиликал на виолончели, а Даниэль — ему было семь — пел колыбельные.

Старшеклассник пришел в общежитие и сказал сестре: “Кошелек вернули. Я обратился в полицию. Они сказали, что его принесла какая-то бедная русская девочка”.

— Это удача. Мы должны ее отблагодарить.

— Она бродяжка. Теперь ее уже не сыщешь — бесполезно. Но мы можем это дело как-то отметить. Давай купим какую-нибудь русскую вещь.

— После революции ничего русского в магазинах нет. Разве только что-то из кожи.