Но Сайхэй пропускал мудрые сии слова мимо ушей. Между тем, если бы он послушался родителя, тот уже год, а то и два назад передал бы ему хозяйство и поручил вести все дела.

Однажды матушка Сайхэя, желая оказаться умнее мужа, потихоньку подозвала к себе сына и сказала ему:

— Нынешней весной тебе исполнится девятнадцать лет. Вот бы и поехал в столицу²³, полюбовался тамошними вишнями в цвету, а заодно и поразвлекся. Мы с отцом для того и копили деньги, чтобы ты мог их теперь тратить. Непременно наведайся в веселый квартал Симабаpa²⁴ и, если захочешь, перезнакомься со всеми таю. А то поезжай в Осаку, заведи дружбу с тамошними актерами, какой понравится тебе, того сразу и выкупай. Или вот еще что: присмотри себе дом на улице Мицудэра-мати, чтобы было где останавливаться, когда приезжаешь в Осаку. Даже если ты потратишь тысячу, две тысячи рё²⁵, большого ущерба нашему состоянию от этого не будет. Словом, во всем можешь положиться на меня.

Сколь ни заманчивы были эти советы, Сайхэй и не подумал им следовать.

— Для меня нет большего удовольствия в жизни, чем сумо, — отрезал он. И на сей раз Сайхэй не пожелал отказаться от своего пристрастия, — видно, таким уж упрямым вырос. Единственное чадо в семье — этим всё сказано. Родители поняли, что никакими уговорами на него не подействуешь, и махнули на все рукой.

Зная об этом, многочисленные приказчики и те осуждали Сайхэя:

— При таких родителях можно было бы кутить в веселых кварталах, сколько душе угодно. Тогда и умереть не жалко. А наш молодой хозяин только и знает, что жилы из себя тянуть.

Теперь, когда родители больше не уговаривали его бросить сумо, Сайхэй стал особенно налегать на мясную пищу и от этого сильно прибавил в весе. Хотя исполнилось ему всего девятнадцать лет, выглядел он на все тридцать, за короткое время стал просто неузнаваем.

Тут собрались все домочадцы на семейный совет и порешили, что, ежели Сайхэя женить, нрав его может измениться к лучшему. Вскоре нашли ему подходящую невесту и кое-как справили свадьбу. Однако Сайхэй ни разу не вошел в комнату своей молодой жены. Родители его вконец растерялись и попросили поговорить с сыном кормилицу, которая нянчила его с малолетства.

— Будет обидно, ежели я в цвете лет понапрасну растрачу силы, — отвечал Сайхэй. — Я поклялся богу Хатиману²⁶, богине Марией²⁷ и богу Фудо²⁸, что ни разу не лягу в постель с женщиной. Гореть мне ясным огнем, коли нарушу эту клятву!

Но все оставалось по-прежнему: молодая жена была брошена в одиночестве, точно ненужное украшение, а Сайхэй продолжал спать в своей комнате.

— Нет у меня иных радостей, кроме сумо, — говорил он и упражнялся с еще большим рвением.

Со временем сила и сноровка его умножились, и при одном лишь упоминании об Араисо противники бежали, не чуя под собою ног. Стал он лучшим борцом сумо на всем Сикоку²⁹.

— Теперь вряд ли кто осмелится со мной состязаться, — бахвалился он. Не удивительно, что все вокруг его возненавидели.

Однажды в соседнем селении был храмовый праздник, и под вечер там решили устроить состязание борцов сумо. Явился туда и Сайхэй. И вот какой-то парень из местных, носильщик, таскавший за отшельниками их скарб, решил с ним сразиться. Он без труда приподнял Сайхэя и ловко повалил наземь, так что несравненный Араисо с переломанными ребрами рухнул на песок, подобно лодке, выброшенной на скалистый берег. Сайхэя тут же водрузили на носилки и отправили домой. Вот какая беда с ним приключилась.

Чего только ни делал Сайхэй, чтобы исцелиться, все впустую, и он всякий раз срывал злобу на окружающих. Стоило кому-нибудь из домочадцев допустить самую малую оплошность, как он уже набрасывался на него с грубой бранью. А слуг до того запугал, что те не смели показаться в комнате больного. Теперь родители вынуждены были сами растирать ему ноги и прибирать у него в постели, когда он справлял большую или малую нужду. Казалось, само Небо отвернулось от него. “Родительское наказание” — вот какое прозвище следовало бы ему теперь дать!

Случилось одному человеку увидеть, как в полдень увядают цветы вьюнка “утренний лик”, и он опечалился, подумав о том, что пора его собственного расцвета тоже незаметно миновала. Жизнь человеческая мимолетна и подобна дороге, по которой поспешает в сумерках странник, не зная, где остановится на ночлег. Осознав это, решил тот человек отправиться в паломничество по святым местам

Людские сердца несхожи меж собой, как цветы на разных деревьях. Если даже в столице, где видимо-невидимо народу, не встретишь двух одинаковых людей, то об отдаленных провинциях и говорить нечего. Там различия между людьми еще заметней. “Хорошо бы записать все необыкновенное, что я там увижу. Со временем из этих записей, как из семян, могут вырасти рассказы!” Подумав так, человек этот приготовил дорожную тушечницу и запасся изрядным количеством туши, дабы писать обо всем, что ни придет на ум.

“Луна на небе всегда одинакова, но каждый видит ее по-своему”, — любил повторять тот человек и не уставал удивляться тому, как много в нашем изменчивом мире любопытного и забавного. Жил он неподалеку от храма Тодзиин в Китаяме. Крытая бамбуком уединенная хижина, где проходили его дни, отнюдь не казалась убогой и была построена с большим тщанием. Звался этот человек Бандзаном. Его тронутые сединой волосы были коротко острижены и приглажены. Носил он черную накидку, какую обычно носят благочестивые миряне, на мирянина он, однако, не походил, да и на монаха тоже.

По утрам и вечерам бил он в деревянный гонг и читал нараспев сутры, но не для того, чтобы, подражая Шакьямуни³⁰ или Бодхидхарме³¹, достигнуть просветления, а так, ради собственного удовольствия, как иные распевают утаи. Обычно он обходился постной пищей, но никогда не упускал случая полакомиться рыбой или дичью и съедал их с превеликим удовольствием После долгих часов молчаливого созерцания он любил проводить время в обществе хорошеньких женщин и вдыхать аромат алоэ, исходящий от их развевающихся рукавов. Однако со временем Бандзан понял, что этот аромат, равно как и запах благовонных курений, кои он носил с собой в бумажном мешочке, только лишний раз напоминает о непостоянстве и призрачности всего сущего, и отправился странствовать.

Надев короткое дорожное платье и соломенные сандалии, Бандзан зашагал по ухабистым, вымощенным мелким камнем дорогам Киото. Но тут внезапно полил сильный дождь, как это нередко бывает в пятом месяце, и тяжелые капли застучали по его дождевой шляпе. Из-за дождя вода в реке Сиракаве поднялась, затопив перекинутый через нее мост и дорогу, по которой ходят со своим товаром в столицу продавщицы угля. Волны в реке вздымались высотою с дом, и пока люди беспокоились, как бы не обвалился берег, прорвало плотину. Жители окрестных деревень били в барабаны, оповещая всех об опасности, а тем временем по течению, словно огромные плоты, неслись рухнувшие в воду деревья. У Третьего проспекта творилось что-то невообразимое: вода хлынула в храм Тёмёдзи и достигла алтаря. Вот уж когда святому Нитирэну пристало бы сочинить свою молитву о спасении в водной бездне³³. Как ни пытались монахи сдержать стихию, под ее натиском обрушились южные врата, и фигуры" обоих стражей врат³⁴ оказались в воде. Бедняги лишь беспомощно пускали пузыри, и казалось, вот-вот захлебнутся, но спасти их никто не мог. Кончилось тем, что они ударились о край скалы и вдребезги разбились.

В тот самый день, под вечер, человек по имени Дзиндаю, торговец дровами с Седьмого проспекта, вооружившись “медвежьей лапой”³⁵, вытаскивал из воды принесенные течением деревья и неожиданно поймал отломившуюся руку одного из стражей врат. В простоте душевной он изрядно подивился находке и сказал своему помощнику:

— Не иначе как это лапа самого черта! Сделаю-ка я ее семейной драгоценностью, только ты об этом пока помалкивай.