– Итак, снова мы обнаруживаем, – услышал Хьюберт ее голос, звучащий над раскатами смеха и искаженный расстоянием, – что единственный способ по-настоящему проверить, насколько СЕРЬЕЗНА сила тяжести, – это ЮМОР!

Ее слова были встречены возросшим шумом одобрения: это был один из знаменитых лозунгов организации «Очнитесь От Американской Мечты», ее «торговая марка». Как обычно, новый творческий руководитель этой организации не могла поступать неправильно.

– Так что вы все-таки думаете об этой девице – Ронде Джефферсон? – Спад отирал лицо носовым платком. Хотя дело шло уже к середине сентября, тепловая волна, недавно накрывшая город, не ослабевала: зной держался вот уже три недели, и после полудня охладительная система Большого Дома начинала давать сбои.

– Она – поразительная женщина, – ответил Хьюберт. – Их акция «Призывайте в Армию Мертвых», которую она организовала в связи с войной в Манитобе… Это было что-то особенное, не правда ли? А видеомультипликация, которую они показали в новостных программах? Эти армии уже мертвых солдат обеих сторон, спускающихся на парашютах…

– Да-да, – сказал Президент. – Это придало «Реальному ТВ» некую новую дефиницию, верно?

Хьюберт вспомнил мрачно-юмористические плакаты, какие «Очнутые» (так их окрестили практически все СМИ) расклеивали по всей стране одновременно с показом фильма. Этот образ – гроб, висящий на стропах парашюта, приземляющийся на залитое кровью, покрытое грязью поле боя, заполненное сражающимися скелетами, – намертво впечатался в сознание американцев. Вместе с надписью, гласившей:

– Представляете, такая вот шушера способна остановить целую войну! – Спад вздохнул. – Ну, думаю, тут вполне можно сказать: правление народа, осуществляемое народом для народа,[3] пока еще не исчезло с лица Земли. – Он помолчал. – Слушайте! Какая хлесткая фраза! Запишите ее для моей следующей речи, ладно, Хьюберт?

Хьюберт кивнул и вытащил из кармана ручку и блокнот. Он привык к неожиданным всплескам президентского вдохновения.

– Вы и вправду полагаете, – продолжал Президент, по-прежнему глядя в окно, – что она на самом деле потомок Томаса Джефферсона?[4]

– С афро-американской линии генеалогического древа, – кивнул Хьюберт. – Она только что опубликовала результаты анализа ее ДНК в собственной колонке в газете «Бродячая кость».

Первая кампания Ронды по организации протестной акции была предпринята ею, когда в возрасте восьми лет она устроила сидячую забастовку в школьной столовой – в знак протеста против неумеренного использования работниками школьной кухни консервированного зеленого горошка. Она на всю жизнь запомнила свой триумф в тот момент, когда директор школы вошел наконец в сумрачный обеденный зал и объявил жующим пузырчатую жвачку, плюющимся и запускающим бумажные самолетики забастовщикам:

– Ладно. Больше не будет вам консервированного горошка. Никогда. А теперь возвращайтесь в свои классы!

Прошло, однако, не так уж много времени, прежде чем Ронда взялась за более крупные проблемы. Правительственный контракт на шахтные работы по изысканию не замеченных ранее резервов времени на островах Американского Самоа (эти резервы, как утверждалось, сохранились главным образом потому, что в течение многих веков существовали вне основных потоков истории) пришлось похерить, после того как тысячи школьников, организованных Рондой, улеглись на землю так, что их тела образовали слова лозунга «ОСТАВЬТЕ ВРЕМЯ В ПОКОЕ!» и преградили дорогу движущимся бульдозерам. Это событие вынесло островные территории на первые полосы газет по всей стране – всего лишь второй случай за всю историю нового времени: первый, кстати говоря, произошел за несколько лет до этого, когда отец Ронды был назначен Первым Афро-Американским Губернатором Американского Самоа. Отец Ронды, Джонсон Е. Джефферсон, стремившийся получить уже привычный доход от передачи правительственного контракта местным подрядчикам, после этой акции протеста не разговаривал с дочерью целый месяц.

Однако надо сказать, что молчание было для Ронды давно привычным и хорошо знакомым делом. Девочка произнесла первые в своей жизни слова, лишь когда ей исполнилось четыре года. Заговорила так поздно, что врачи и психологи, обследовавшие ее, успели решить – девочка останется немой навсегда.

Но в один прекрасный день она подняла глаза от своих игрушек и взглянула на нескольких человек, стоявших у ее манежа: там был ее отец, красивый, темнокожий, неподвижный, в форменном мундире министерства иностранных дел США; ее мать, прелестная, с миндалевидными глазами, столь же неподвижная, как отец; и уже знакомые профессионалы-медики. Вдруг, поразив всех собравшихся до глубины души, девочка произнесла фразу, над которой уже довольно долго размышляла:

– Все вы – просто кучка притворщиков!

Когда потом ее спрашивали, отчего же она ждала до четырех лет, чтобы заговорить, на отвечала:

– Мне казалось, что нет ничего такого, о чем стоило бы говорить.

Но, раз начав, Ронда уже не останавливалась, словно открылись шлюзы.

Второй набор слов, произнесенных ею, когда она, в пижамке, появилась в дверях гостиной, где родители устроили прием для высоких иностранных гостей, был таков:

– Как тонко ни нарезай, все будет таже колбаса!

Сомнений не оставалось: Ронда неукротима. Кожа – кофе со сливками, глаза – две огромные слезинки, волосы – целая шапка пружинистых колец. И очень часто ей самой казалось – неукротимость живет у нее внутри: неукротимые мысли, неукротимые чувства, неукротимые желания… Будто десятки разных сосуществующих в ней кровных линий отталкивают друг друга, чтобы втиснуться на нужное место. И она всегда утверждала, что знала (даже тогда, когда играла в своем манежике, обдумывая всякие вещи, но не говоря о них ни слова), что она – человек будущего, и если генетика всех и каждого сможет перемешиваться еще хотя бы век или два, все в мире будут выглядеть как она. Позднее, когда бы ей ни случалось оформлять бумаги, где была графа «раса», – при поступлении на работу или в школу или заполняя анкету правительственного учреждения, – она писала: «Беж. Того же цвета, какой когда-нибудь будет у всех».