С этими словами он решительно пошел прочь и весь вечер больше не появлялся.

Хьюберт П. МакМиллан был в депрессии.

– Я просто иногда не понимаю, куда идет моя жизнь, – сказал он Спаду Томпсону в то самое утро. – Я хочу сказать, что вот он я, бывший помощник президента, торчу здесь у черта на куличках и к тому же окружен целой кучей каких-то ненормальных!

– А как же я? – спросил Спад. – Я ведь был Президентом.

Возможно, дело было в его недавней нелегкой попытке сменить пол, или, возможно, он все еще ощущал последствия длительного сжатия нижних частей тела, но Хьюберт теперь несколько иначе думал об их предприятии, особенно после того, как вернулся из лагеря Мечтателей.

– Я чувствую себя так, будто моя жизнь утратила всякий смысл, – сказал он Биби. – То, что прежде доставляло удовольствие, теперь ничего для меня не значит.

– Да, – ответил Биби, – со мной это случилось уже очень давно. На самом деле это оздоровительный процесс.

– Но ощущение такое, будто все мое существование потеряло вес.

Биби кивнул:

– В наши дни такое происходит со всеми.

– Но если я потеряю себя, – спросил Хьюберт, – кем я стану?

– Никто не сможет ответить на этот вопрос, кроме вас.

Хьюберт на минуту задумался.

– Я боюсь, – наконец сказал он.

– Так и я боюсь, – ответил Биби. – Но чего боитесь вы?

– Боюсь потерять рассудок.

Биби рассмеялся.

– Я потерял свой некоторое время тому назад и никогда о нем не скучаю.

– Тогда чего же вы боитесь? – спросил его Хьюберт.

– Того, чем мы сейчас занимаемся, – ответил Биби, который при этих словах начал мерцать и становиться слегка прозрачным.

– Вы имеете в виду то, что учите нас прочищать мозги? – спросил Хьюберт.

– Я имею в виду попытку научить кого-нибудь чему-нибудь. Попытку стать кем-то вроде нового Колпачного Короля.

Хьюберт ушел озадаченный и стал раздумывать над этим разговором.

«Ну ладно, – подумал он наконец. – Ничто в моей жизни до сих пор не шло так, как я задумывал. Все мои достижения… ни одно из них не принесло мне счастья. Так что я вполне мог бы попытаться как можно лучше делать то, что делается здесь».

Каждое утро и каждый вечер Хьюберт делал упражнения по очищению мозгов вместе с остальными. Днем он упражнялся в кикбоксинге. В промежутках на ранчо было много работы по очистке вещей, по ремонту, по восстановлению того, что много лет пребывало в запустении. По большей части, работая рядом со Спадом, Биби и остальными, Хьюберт час за часом начищал колесные колпаки. И каждый день, по мере того как распространялся слух о возрождении активности на Колпачном Ранчо, рядом с Хьюбертом становилось все больше работавших и делавших упражнения людей.

Временами Хьюберту казалось, что его ум поместили в кузнечный горн и, разогрев до новой, невозможной температуры, его теперь гнут и скручивают, придавая ему новые невозможные формы. Однако что-то все же происходило. Хьюберт чувствовал, как былое напряжение уходит, как привычные мысли, волнения и заботы покидают его ум. И он стал замечать голубизну неба, форму цветка, движение облаков. Он начал – впервые с тех пор, как был ребенком, – чувствовать себя частью вещного мира. Он почти забыл, что такое возможно.

«Мир… – с удивлением подумал Хьюберт однажды утром, выйдя на поле в самом центре ранчо и увидев, как солнце восходит над холмами. – Мир прекрасен!»

Он всегда был настолько отделен от себя самого, что забыл о том, что все может быть совершенно иначе. В чем же разница? – задавал он себе вопрос. Он не мог с уверенностью утверждать, что находит ответы, но по крайней мере он снова задавал вопросы.

«Возможно, искать важнее, чем находить, – думал Хьюберт, испытывая что-то вроде радостного изумления. – Может быть, в красоте и есть главный смысл».

Однако на следующее утро, когда он, Спад и все остальные поднялись, они обнаружили, что Биби совсем исчез. В его опустевшей комнате к подушке была приколота записка. В ней говорилось:

Бадди, подобно всем, страдающим от безответной любви, в конце концов стал меланхоликом.

Что толку, размышлял он, в единении двух сердец, в единении двух сознаний? Разве результатом этого не станет удвоение боли и несчастья в жизни обоих? Потому что каждый раз, как один из них ненадолго забудет о своей недолговечности или об ужасающем состоянии дел в мире, не окажется ли рядом другой, чтобы напомнить ему (или ей) обо всем этом? Когда один из них НЕ СТРАДАЕТ от болезни, травмы или сумятицы чувств, не возникает ли сильная вероятность того, что другой как раз в это время СТРАДАЕТ? И тогда твои краткие моменты успокоения, избавления от мыслей о недолговечности жизни, о злосчастном положении человека в мире будут омрачены страданиями другого.

А если так – что толку в любви?

Именно в этом духе и размышлял Бадди. Он даже начал думать, что уже добивается успеха, отговаривая себя от любви к Ронде, когда в одно прекрасное утро он проснулся, выбрался из своего вагона-спальни в утренний свет и обнаружил, что лагерь Мечтателей преобразился.

Ночью выпал первый снег, и сортировочная станция вся окуталась свежей белизной. Белизна одеялом укрыла землю, одела в шапки вагоны, улеглась на платформы, на кроны деревьев; она очертила периметр забора, перекрещивающиеся рельсы и деревянные перекладины шпал, создавая лабиринт из протянувшихся по земле приставных лестниц, расчертивший выбеленный мир, словно во сне геометра. Новая геометрия перекрещивающихся линий наложилась на грязный бетон и на щебенку путей, и старая станция помолодела и казалась прекрасной.

Снег будто лишил мир звуков, так же как свежий снег обычно сводит на нет привычный в этом смысле жизненный опыт. Все, что Бадди мог расслышать, и то как бы с большого расстояния, были едва доносившиеся из соседнего квартала крики и возгласы ребятишек, выбежавших из домов на улицу и увидевших снегопад; но каждый возглас, казалось, пропадал сразу же, как только был издан, поглощенный пустотой, лишенной эха, лишенной резонанса, так что эти звуки не нарушали ощущения тишины, как коричневая линия древесного ствола не нарушала совершенной белизны окружающего пространства. Во всяком случае, так размышлял про себя Бадди, глядя на открывшийся перед ним пейзаж.

Вскоре ребятишки двинулись по улице – парами, небольшими стайками, а потом и десятками; смеясь от радости, они вбегали на сортировочную станцию, их тепло закутанные фигурки яркими цветными пятнами виделись на снегу, и точно так же их звонкие возгласы яркими пятнами звуков окрашивали тишину. Ребятишки толпой вбегали в ворота, мчались к открытой центральной площадке лагеря – зачем, Бадди поначалу даже представить себе не мог. Но, побегав несколько минут по площадке, побросавшись снежками, они взялись за серьезное дело: принялись лепить снеговиков.