Бадди проскальзывал меж людских ног, пробирался между портфелями и сумками, мимо юбок и брючин, спотыкался о начищенные черные ботинки.

И вдруг в просветах между конечностями глазеющей толпы, в то время как едва доносившийся откуда-то издали голос Полли звал: «Бадди! Бадди!» и все ближе и ближе звучали сирены, он разглядел там, на асфальте, предназначенном для людских ног и автомобильных шин, на том месте, где лежать было НЕПРАВИЛЬНО, – человека, который прошел мимо них всего несколько мгновений назад. У его ног, на коленях, с опущенной головой, словно совершая некий культовый акт, стоял водитель, издававший вопли и стоны и воздевавший вверх руки. Автомобиль вдвинулся носом в эту сцену под каким-то странным углом, бессмысленно горели фары, дверь со стороны водителя была распахнута, мотор урчал. Левый поворотник работал – то зажигался, то гас, то зажигался, то гас, бросая желтые блики на лицо умирающего человека. УМИРАЮЩЕГО!

И тут Бадди увидел… или полуувидел… или увидел каким-то другим зрением… в тот момент, когда пристально вглядывался из первого ряда кольца, образованного толпой: другая сущность поднялась из лежащего на асфальте тела. Может быть, настоящая сущность этого человека, думал Бадди. Она поднялась из тела на асфальте, словно бабочка из кокона. Словно облачко, неплотная, как поднимающийся туман, истинная сущность человека отделилась от бесполезной теперь плоти. Затем, пока мальчик стоял, пристально глядя ей вслед, она уплыла прочь.

Бадди никогда, никому не рассказывал о том, чему стал свидетелем. Однако позже он спросил:

– Мам, а что случилось с тем человеком?

– Он умер, Бадди.

– А что это значит?

– Он больше не живет.

– Куда же он девался?

– Этого никто не знает.

Вот мы и познакомились с тремя первыми воспоминаниями Бадди – с чем-то вроде Троицы: они, словно моментальные фотографии, прочно вклеены в альбом его памяти:

Старая женщина.

Больной ребенок.

Умерший человек.

«Когда, несколько четверок лет тому назад, наши указательные пальцы указали нам путь к созданию нового национального государства… Когда в ходе развития человечества мы посвятили себя концепции, что все люди были созданы как народ… – Президент Спад Томпсон вспрыгнул на письменный стол, воздев руки горе – именно этот кульминационный жест в свое время сделал его знаменитым. – …Что нам остается теперь, в этот последний предрассветный момент сумерек, как не смотреть вперед, всегда и только вперед, в будущее, ибо где же еще, как не в будущем, ждет нас наша будущая судьба? Судьба нашей Страны Свободы? Нашей Родины Смелых?»

Заполнившая кабинет толпа представителей прессы, штатных сотрудников Большого Дома и телеоператоров разразилась аплодисментами. Затем яркие огни погасли, микрофоны опустились, а Президент, потирая поясницу, устало сполз со стола и снова спустился на землю.

– Трудненько им придется, если захотят отыскать здесь то, с чем можно поспорить, – сказал Спад помощнику, Хьюберту П. МакМиллану. Он опять потер поясницу. – И все же я не уверен, что меня вообще смогли понять.

– Да вас никогда не понимают, босс. – МакМиллан пожал плечами. – Но ведь им нравится. Это-то и важно.

– Потрясающая речь, мистер Президент, – произнес Дэн Атмост, остроглазый, энергичный ведущий программы «Завтрашнее Шоу», самой популярной в те дни новостной программы. Он потянулся вперед, чтобы пожать руку Вождя.

– Из ваших самых лучших! – присоединился Фред Блейкли, шеф новостного отдела круглосуточной программы «Шоу-Америка» – главного конкурента Атмоста. Из-за спины соперника Блейкли тоже протянул руку – пожать ладонь Президента. Оба комментатора обменялись подозрительными взглядами.

Из окна за их спинами, с зеленой лужайки, до Хьюберта П. МакМиллана доносился шум. Тот самый шум, что бил ему в уши весь этот день, с раннего утра… Тот самый шум, что на самом деле бил ему в уши весь этот месяц, – слитный ритмический рокот тысяч голосов, скандирующих:

Блейкли взглянул на Атмоста и с несколько натянутым дружелюбием сказал:

– Что ж, думаю, нам обоим лучше спуститься вниз – освещать демонстрацию, а?

С этими словами он поднял вверх указательный палец и процитировал девиз своей программы: «Шоу Не Должно Прекращаться!»

Атмост только фыркнул в ответ.

Президент направился к окну, откуда мог видеть то, что происходит внизу. МакМиллан, чуть раздвинув занавеси, встал рядом с Президентом и тоже стал смотреть вниз. Парк на Трансильвания-авеню был уже в четвертый раз в этом месяце забит демонстрантами. Воздух потрескивал от громкоговорителей. Огромные полотнища, протянутые через улицу, гласили:

– Не знаю, с чего они теперь-то протестуют? – произнес Спад обеспокоенным тоном, который стал для него обычным в последние, особенно напряженные месяцы его президентства. – Я же на их стороне!

– Вы – может быть. А вот остальное правительство…

– Да, – ответил Президент. – Это вечная проблема, не так ли?

Глаза у него усталые, подумал Хьюберт, и его одутловатое землистое лицо осунулось под влиянием стресса. Даже легендарное красноречие Спада, которым он славился все пять рекордных сроков служения в качестве самого популярного Президента в истории, не смогло обеспечить ему хоть сколько-нибудь солидарное сотрудничество со стороны Конгресса. В памяти Хьюберта промелькнула сценка из последней избирательной кампании. Кандидаты в Сенат произносили свои речи, демонстрируя яркие цветные шарфы корпораций-спонсоров; они походили скорее на участниц конкурса «Мисс Америка», чем на потенциальных обладателей руководящих постов в государстве. Конференц-зал был увешан рекламными флагами «Колы-Пучеглазки», «Комик-Ойл» и кредитных карт «Американ Эксцесс»…

Под ними, двигаясь толпами по улицам, демонстранты стекались в парк со всех сторон: казалось, сюда ежеминутно прибывают сотни людей. Пресс-секретарь предупредил, что ожидается более миллиона протестующих – самая многочисленная демонстрация из целой серии таких митингов, которые подвергали инфраструктуру Столицы (не говоря уже о самом правительстве) невероятному стрессу.

Как могло дойти до такого? – размышлял Хьюберт. Если бы только можно было остановить войну в Манитобе… если бы удалось провести законопроект Спада «Мы – не Господь Бог», налагающий запрет на манипуляции с временем, тяготением и другими основными факторами реальности… если бы только…

Какая-то музыкальная группа готовилась выйти на эстраду в передней части лужайки. Опять «Мечтательные Трупы», судя по виду. Толпа их бурно приветствовала. Хьюберту всегда, в общем-то, нравились эти «Трупы»; по правде говоря, он с радостью предпочел бы оказаться там, внизу, чем топтаться здесь, наверху, в душном кабинете.

«И зачем только я вообще согласился занять эту должность? – в который раз задавал он себе вопрос. И в который раз отвечал: – Потому что надеялся, что это поможет».

Но на этом его мысли не могли остановиться, и последовал новый вопрос: «Ну и что, помогло?»

И он отвечал самому себе: «Понятия не имею».

В то время как Хьюберт и Высшее Должностное Лицо государства смотрели вниз, молодая женщина подошла к микрофону представить группу музыкантов. Даже с того места, где он стоял, Хьюберт мог видеть, что эта гибкая длинноногая женщина движется с необычайной грацией. Темные пряди вьющихся волос волнами струились ей на плечи, спадали с плеч: даже на таком расстоянии было видно, что ей присущи благородство и сила духа. Она протянула руку – взять микрофон; эстрада тотчас же отреагировала, медленно поднявшись в воздух. Женщина решительно топнула, толкнув ее вниз, чем вызвала в толпе раскаты смеха; рабочий сцены торопливо подбежал, чтобы уложить в основание сцены побольше мешков с песком.