Хокинс злится.

— Что случилось, — раздраженно спрашивает он. — Ты болен?

— Не болен, — хнычет человек с подошвами из микропорки. — Просто нервничаю. М. умная женщина.

— Гораздо умнее тебя, — огрызается Хокинс. — Думаешь, она хочет нас всех завести в тупик? А Бертон так не думает. Он молодец.

— Теперь нужно что-то делать, — говорит Слим в «мерседесе». — До Верры не более полкилометра.

— Чепуха! — Блондин машет рукой. — Оставь М. в покое, она знает, чего хочет.

У Бертона своя точка зрения на этот счет, он принимает решение и нажимает на педаль.

— Вынуть пистолеты! — кричит он. — Если они не остановятся — огонь!

На самой высокой скорости «мерседес» мчится к «фольксвагену».

«Теперь мы бросимся на них, — радостно думает Слим, — как лев на антилопу».

Безумно вопит сирена, мотор завывает. Жадное чудовище, появившееся в ярком свете, переходит в наступление.

— Направо! — кричит Эдгар. — Стой!

Слова улетают через стекло в ночь. Едва не врезавшись в дерево, Меньшикова останавливает автомобиль.

«Как отвратительно визжат тормоза», — думает Джейн.

Неровными толчками задние колеса ее автомобиля катятся по дороге. На волосок от него проносится «мерседес».

— Ювелирная работа! — тоном знатока говорит боксер-победитель. При этом у него вырывается вздох облегчения. Бертон слышит это. «Тряпка! — раздраженно думает он. — Здоровенный, как медведь, но трус, в голове одни удовольствия!»

Блондин ликует:

— Они остановились. Вовремя мы выстрелили!

Слим стонет. Лучше бы он выстрелил сам.

Следующие двадцать метров шоссе идет через луг. За ним блестит в лунном свете Верра.

В «фольксвагене» Меньшикова достала из сумочки пистолет. Бывшая прима-балерина обе руки кладет на рулевое колесо. Ее первый выстрел уходит куда-то в ночь. Вторым она попадает в коренастого типа, после третьего — скорчивается на сиденье Бертон.

Стремясь включить третью скорость, он судорожно наступает правой ногой на педаль. Выпрямившись в агонии, он застывает за рулем, а «мерседес» мчится к полоске луга.

Сначала стреляет Слим, сидящий рядом со стонущим коренастым типом, затем палит блондин. Он и не догадывается, что фигура, которая неподвижно, как статуя, сидит за рулем — больше не его босс, а лишь его безжизненная телесная оболочка. Только когда он полностью отстреливает пистолет и залезает в карман пиджака, чтобы вытащить запасной магазин, он видит, как тело Бертона медленно оседает на руль.

В «фольксвагене», стоящем перед яблоней, Меньшикова прижимает обе руки к груди. Сверкающее серебром оружие бесшумно падает ей на колени. Ее рот открывается, словно она хочет что-то выкрикнуть, но вместо этого молча падает на пистолет, и Уиллинг понимает, что она мертва.

За маленьким серым автомобилем останавливает свою машину Хокинс. Он сидит за рулем, его лицо бледно и искажено от ярости, в руке пистолет.

Лепестки яблони сыпятся на серый верх машины. Один из выстрелов Хокинса попадает Джейн в плечо на ширину ладони от сердца.

Затем все стихает.

Хокинс убит. Меньшикова — тоже. По рукам Эдгара течет кровь Джейн.

«Мерседес» медленно катится к Верре. Блондину удается отодвинуть Бертона в сторону, но два колеса уже потеряли опору и автомобиль, повинуясь закону тяготения, срывается с берега и глухо плюхается в воду.

— Эд, — шепчет Джейн. — О, Эд, они нас убьют.

— Тише, — отвечает шепотом Эдгар. У него першит в горле. Он сглатывает. — Тише!

Он укладывает Джейн на сиденье, затем выходит из автомобиля и останавливается в свете фар машины Хокинса. Задняя дверца ее открывается, и наружу выбирается тип в ботинках с подошвами из микропорки. Его руки подняты над головой.

Выйдя из машины, он беззвучными шагами плетется туда, где вдали видна Фульда, прочь от Верры и «фольксвагена», на крыше которого, как наметенный снег, лежат яблоневые лепестки.

Когда Эдгар с Джейн на руках идет к Верре, он, сам не понимая почему, вспоминает: Меньшикова говорила, что Джейн, наверное, будет очень богатой. Вода просачивается сквозь его одежду, но вместо холода он чувствует тепло тела Джейн. Затем он видит слепящий свет фар, и все еще чувствует горячее дыхание Джейн на своем лице.

— Все будет хорошо, — упрямо твердит он, скорее чтобы подбодрить самого себя, чем утешить ее, но ему кажется, что она его слышит и понимает.

Вечером того дня, когда Джейн, бледная и исхудавшая, как больной ребенок, в первый раз выходит в больничный сад, где в деревьях чирикают воробьи, чтобы на выкрашенной белой краской скамейке посидеть рядом с Эдгаром, в бетонный дворец Ивергрина входит процессия из пяти человек: Шмидт, толстый, как всегда, рядом с ним Браун, которого, как бы в насмешку, зовут Джоном; шеф полиции Патрик Свифт; мэр Кентон и — последний по счету, но не по значению ходячий символ прошлого — хозяин похоронного бюро Уилсон. Все одеты в черное.

Входит Хантер. Он заглядывает каждому в глаза, выпрямляется и начинает речь глухим голосом проповедника:

— Господа! Перестало биться сердце храброго человека. Склоним головы и почтим память покойного. Его колыбелью была далекая Германия. Там же находится и его могила. Но его дух, дух патриота-американца, и его сердце жаждали свободы. И он погиб за свободу. Выполним же завещание умершего, поклянемся идеи «Легиона свободы», его духовное наследие, нести во все штаты нашей Родины, чтобы настал тот великий день, когда партия ступит в Вашингтон и нам будет везде открыта дорога.

Земляки прославленного Техаса! Отсюда уже выходили президенты. Но все же не забудем, что только когда судьба страны окажется в наших руках, пробьет наш час и начнется новая эпоха всей мировой истории!

— Я согласен с вами, это действительно великолепная вещь, — кивнул Джон Мэнеринг. — Я видел фотографию, его и пары. А где же второй?

— Вот именно об этом я и хотел с вами поговорить, — сказал седовласый мужчина, сидевший напротив Мэнеринга в его офисе в Майфере.[2] — Я хочу, чтобы вы отыскали второй. Меч и сам по себе прекрасен. Прекрасен, — повторил он и слегка дотронулся до ножен, усыпанных драгоценными камнями. Меч лежал на темной поверхности письменного стола, изготовленного в стиле королевы Анны начала XVIII века. На ножны упал свет висевшей всего в двух футах над столом лампы, которой Мэнеринг пользовался, когда хотел в самом выгодном свете рассмотреть приносимые ему в офис драгоценности, так как ее можно было поднимать и опускать под необходимым углом. Едва он приподнял меч, вся комната озарилась сверкающими искрами, которые, казалось, брызнули с его поверхности. Живой огонь красноватого, зеленоватого, голубого, белого и всех цветов радуги залил комнату, отражаясь от стекол книжных шкафов, от висевшего над головой Мэнеринга портрета рыцаря, от глянцевых обложек справочников, стоящих на открытых полях, от черного телефонного аппарата, засветился на золотом с солитером кольце, украшавшем левую руку посетителя, и на его покрытых естественным лаком наманикюренных ногтях.

Мужчина убрал руку, движение прекратилось, и свет камней погас так же мгновенно, как и вспыхнул.

— Итак, вы хотите, чтобы я нашел его пару, — пробормотал Мэнеринг.

— Да, это именно то, о чем я хочу попросить вас.

— А вы имеете хотя бы представление, где он может быть?

— Ни малейшего.

— Сколько времени вы владеете этим мечом?

— Он принадлежит моей семье уже в течение четырех поколений, — ответил старый джентльмен. — Вы, вероятно, знаете его историю.

— Немного, — согласился Мэнеринг. — Один меч принадлежал вам, а второй — вашему брату, который утонул в Африке много лет тому назад.