Последние страницы рукописи Уиллинга, которые Бертон держит в портфеле, приближаясь на такси к квартире Эндерса, имеют следующее содержание:

«Меня втолкнули в подвальное помещение без окон. Там я провел около восьми часов, пока дверь не открыли и не потребовали от меня выйти к лифту. На этот раз меня привели почти на самую вершину спирального здания.

Мы с охранниками вошли в маленькую квадратную комнату. В ней не было никаких украшений, голые стены. Люди, доставившие меня из подвала, удалились. Мы остались вчетвером: Шмидт с раскрасневшимся от волнения лицом, Бертон, Джейн и я.

Джейн, как я понял, участвовала в этой конференции вопреки воле своего отца и Бертона. Она была бледна, как обычно, но в ее глазах горел яркий огонь.

Хантер блистал своим отсутствием. „Ничего удивительного, — сказал я себе. — По-видимому, так бывает всегда“. Действительно ли он является разыскиваемым бандитом и убийцей? Выяснить это было за пределами моих возможностей. Я мог только надеяться, что официальные органы, когда они прочтут мой доклад, пойдут по указанным мною следам.

После короткого чтения морали Бертон дал мне понять, что если я еще не умер, не прошел последний путь всех смертных, то в этом исключительно заслуга Джейн Шмидт, которая меня — провались все к черту! — по-видимому, так сильно любит, как я того ни в коем случае не заслужил.

Я разыграл удивление и вспомнил сказочку, которую ранее преподнес Джейн. Якобы, я потерял часы, мой юбилейный подарок.

— Я во чтобы то ни стало хотел их найти — сказал я. — Я основательно, но, к сожалению, безуспешно обшарил весь Центральный парк. Если я вопреки всем планам очутился во дворе „Антиблистера“, то лишь потому, что меня насторожил шум на Дарк-лейн, и я оказался бессилен — на свою беду! — перед возникшим у меня непреодолимым любопытством.

Бертон снова заверил меня, что моей выдумке он не верит — ни единому слову, а я повторил — на этот раз менее дерзко свой недавний ответ: это его право.

Началась долгая канитель. За каждым словом следовало возражение. Бертон был неутомим в попытках уличить меня в обмане доверия. Джейн и я делали все, чтобы ослабить его аргументы. Наконец, мы пришли к одному, в некоторой степени достойному меня, компромиссу. Было решено, чтобы на следующий день я сопровождал Бертона в его поездке в Европу. Джейн придется немного подождать, пока будут сделаны необходимые приготовления, а потом поехать вслед за мной с тем условием, что за это время мне удастся умерить свое любопытство и обуздать свою же болтливость. Если я с этим не справлюсь, доверие фирмы ко мне будет окончательно Исчерпано, и я буду немедленно уничтожен. С одной стороны, это очень прискорбно — из-за Джейн; но в конце концов в этом буду виноват только я сам. В любом случае для меня будет важным восемь дней условного заключения использовать так, чтобы потом подыскать себе выгодную работу. Поскольку я вроде как собирался создавать семью, это становится тем более необходимым.

По истечении последних двадцати четырех часов о моем пребывании в фирме не может быть и речи, особенно в качестве ответственного руководителя филиала за границей.

Я знал, что обязан жизнью ходатайству Джейн и, в некоторой степени, готовности к компромиссу дряхлеющего Шмидта, который в старости воспылал отеческой любовью к своей падчерице.

Будучи уверенным в том, что „Шмидт и Хантер Лтд“ руководили всеми органами власти, включая полицию, и контролировали все, что происходит в Ивергрине и его окрестностях, я на следующий день в сопровождении Бертона и трех его спутников поднялся на борт самолета, который направлялся во Франкфурт-на-Майне. Места были выбраны так, что Бертон сидел позади меня, два его человека — у меня по бокам, а третий — впереди. Я не сомневался, что при малейшей попытке сопротивления, меня пристрелят на месте. Конечно, было продумано заранее, чтобы их поведение в таком случае выглядело оправданным.

Из аэропорта меня повезли в гостиницу утопающего в садах городка Берген. Моими соседями по номеру оказались два немца. Вскоре я заметил, что эта парочка опекает меня на каждом шагу. Потом к ним добавился пучеглазый тип. Это ничтожество в ботинках с подошвами из микропорки казался моим тайным телохранителем. Иногда его заменяли кем-то другим, но где бы я не появлялся, везде витал злой дух Бертона. Знает Бог, старый Шмидт немало потратился ради счастья своей дочери.

Соблюдая формальности, я подыскал себе место, куда я должен был поступить на работу в начале мая. С рекомендацией Бертона в кармане устроиться на работу было сущим пустяком.

По ночам я тайно записывал все, что испытал за последнюю неделю. В маленьком ресторане я познакомился с преподавателем истории, имени которого я по известным причинам не хотел бы упоминать, так как давно уже понял: жизнь в Федеративной Республике Германия оказалась далеко не такой свободной, как мне представлялось вначале. Действительно, я был крайне наивен, считая, что все козыри у меня в руках, пока не занял место в самолете, Летевшем во Франкфурт.

Тем временем я с горечью убедился, что и тут „Шмидт и Хантер“ кое-что значат, и что Бертон на хорошем счету у здешней полиции.

Конечно, изменения возможны только после того, как удастся пробиться в высшие инстанции США и схватить тем самым быка за рога. Поэтому я должен найти возможность опубликовать свой доклад.

Это будет схваткой не на жизнь, а на смерть. Не только для меня и „Шмидта и Хантера Лтд“, но и для сотен, если не тысяч, может быть, даже миллионов других, кого коснется программа „Легиона свободы“.

А она выглядит так:

1. Создать в Техасе и Луизиане единый целостный экономический комплекс, универсальное предприятие, которое может послужить базисом для подчинения себе всей американской экономики.

2. Одновременно с этим завязать связи на других континентах, чтобы основать за рубежом ряд сильных экономических колоний.

3. Через занятия постов губернаторов (Брауну предоставляется Луизиана, Хантеру — Техас) захватить в обоих штатах абсолютную политическую власть.

4. По реализации этого выдвинуть Хантера кандидатом в президенты США от Техаса.

5. Затем заключить „унизительное“ соглашение о мирном сосуществовании с другими государствами и начать править уже окончательно объединенным миром.

Короче говоря, историк, о котором я упомянул выше, знавший международное положение гораздо лучше меня, дал мне совет попробовать передать мою рукопись „Вспышке“. Якобы там есть достаточно причин заинтересоваться моим сообщением и напечатать его в полном объеме.

Сегодня утром я отыскал редакцию этого журнала и все оказалось так, как предполагал мой советчик. Возможно, скоро появится мой доклад. Твердо решив завтра утром отправить рукопись в редакцию, я записываю теперь последние строки. Момент мне кажется подходящим. Завтра пасха. Едва ли Бертон что-нибудь заподозрит.

Тут мне на память приходят слова, которые шепнул мне Бертон в самолете незадолго до посадки во Франкфурте.

— Впрочем, Уиллинг, чуть не забыл: Меньшиков не доживет до триумфа свободы на своей родине. Сегодня утром он приказал долго жить. Едва ли вас это удивит, он всегда легкомысленно относился к своему здоровью. Пусть всем, кто предается той же пагубной страсти, его смерть послужит отрезвляющим примером и не покажется бессмысленной.

Вот так, убегая от американской банды, я возвратился в страну, которую три десятилетия назад покинули мои родители.

Разве не странный поворот судьбы?»

Сейчас Уиллинг сидит в маленьком франкфуртском ресторанчике, на фасаде которого лениво качается на ветру красная лампочка и сверкает мигающая красная надпись «Вечная лампада».

Между тем к центральному вокзалу Франкфурта подъехал автомобиль. Из него вышел человек — один из сопровождавших Бертона в самолете. Он пересек холл, взбежал по ступеням на перрон и посмотрел на часы: через пять минут прибывает поезд, на котором должна приехать из Мюнхена Меньшикова. Человек Бертона, техасец по имени Хокинс, видит мчащийся локомотив, останавливается, засовывает руки в карманы и наблюдает, как распахиваются двери вагонов и на перрон устремляются сотни людей. Он тщательно оглядывает каждого и наконец торопится навстречу сильно размалеванной даме.