И он присоединяется, шагает позади транспаранта, слышит молодой голос:

— Такого пасхального марша до сих пор еще не было, друзья!

Просыпаются воспоминания о демонстрации в Вашингтоне. Август тридцать шестого, песни, оптимизм, решительно настроенные люди. Он чувствует, что теперь не одинок. Вокруг него люди, шествие, которое кажется бесконечным, так как из леса на проселочную дорогу выступают широкие колонны людей.

Буря сметает с пути трех преследователей: человека на микропорках, черноволосого и коренастого, похожего на боксера-победителя. Они сразу пробираются к транспаранту, но среди сотен — или уже тысяч? — они неуклюжи и беспомощны, как дети.

Эдгар ощущает силу этих людей. Ее излучают глаза, она звучит в песнях, разносящихся над зелеными всходами вплоть до садов. Он поворачивает голову, смотрит в лица слуг Бертона, опустошенные и бледные.

Он чует запах сирени, цветущей за оградами садов; она охватывает душистым облаком демонстрацию тысяч людей.

Теперь люди идут по главной дороге. Вдали виднеются кирпичные крыши домов на окраине. Вскоре, окруженный со всех сторон людьми, он бежит по улицам Франкфурта и, с тех пор, как он находится в городе, впервые с уверенностью осознает, что он не одинок.

Ему чудится, будто сидит он в церкви Литтл Гарлема. Проповедник Генри обещает счастье второго пришествия Спасителя, и аплодисменты, нарастающие крики верующих поднимаются над крышей, как ураган, проносящийся над Ивергрином и разбивающий ворота железобетонного дворца.

Подняв голову, он замечает, что демонстрация движется к центру. Здесь он знает каждую улицу. Через четверть часа он обнаруживает справа красноватую висячую лампочку, примету «Вечной лампады».

Толпа извивается змеей мимо припаркованных автомобилей. Эдгар как во сне достигает входа, проходит через двери и видит в заднем левом углу Вендлера, сидящего за столиком с женщиной. «Размалеванная красотка, — думает Эдгар. — Волосы — как высушенные водоросли, лицо — как корзиночка со взбитыми сливками, жирное, морщинистое… Где он такую откопал?»

— Здравствуйте, господин Вендлер, — приветствует он Вендлера, кинув недоверчивый взгляд на размалеванную даму. — Я должен извиниться, я на полчаса опоздал.

— Это не страшно, — успокаивает его Вендлер. — Здравствуйте, господин Уиллинг, эта дама пытается помочь мне провести время. Благодаря ей я потратился на два мартини. Теперь закажите ей еще одно. Думаю, потом она сделает нам одолжение, оставит меня с вами наедине, поскольку прибыли три новых гостя.

Эдгар поворачивает голову и смотрит, как толстощекий, черноволосый и коренастый мужчина, похожий на боксера-победителя занимают столик у входа.

Шульц-Дерге наливает себе коньяк. На письменном столе лежит отредактированная повесть Уиллинга. Если она появится во франкфуртской «Вспышке», дела «Шмидта и Хантера» плохи. Наверное, найдется достаточное количество людей, которые на основании этих фактов возбудят уголовное дело против американской фирмы. Большая часть европейских покупателей потеряет к ней доверие. «Шмидт и Хантер» не проглотит «Мьюзик-Эндерс», и «Вспышка» — в честной конкуренции с «Франкфуртской вечерней звездой» — будет и впредь добиваться благосклонности читателей. «Помимо прочего я, наконец, справлюсь со всеми неприятностями», — говорит себе Шульц-Дерге, с удовольствием втягивая в себя тяжелый, удушливый дым сигары. Этот смешной тип на «мерседесе», разумеется, любой ценой помешает выходу повести и — если придется — будет шагать по трупам. Но, как только появится повесть, и будет выпущен кот из мешка, «Шмидт и Хантер» воздержится от применения насилия, ведь новое преступление только подольет воды на мельницу Уиллинга.

Шульц-Дерге берет третью копию и прячет ее в письменном столе под стопами копировальной бумаги. «Это золото, — думает он, — чистое золото. Если события будут развиваться по программе, бомба взорвется в среду. Будет чудовищный грохот. Весь мир навострит уши. Мы выпустим специальный номер гигантским тиражом. „Вспышка“ пойдет нарасхват».

А теперь Шульц-Дерге поедет на Майн, чтобы в кругу семьи, и, прежде всего, в обществе Рикардо, его позднего ребенка, отпраздновать Воскрешение Господа. Нужно взять такси. Его светло-серым «рено» завладела жена.

Заказав по телефону такси, он набрасывает на плечи пальто, запирает на ключ дверь квартиры, дверь дома и ворота сада. Не спеша направляется к углу улицы.

На скамейке рядом с кустами бузины, нагнувшись вперед, сидит человек. Оперевшись локтями на разведенные в стороны колени, он читает газету.

Шульц-Дерге нравится некоторая небрежность в одежде. Он идет в расстегнутом пальто, засунув руки в карманы брюк. Широкими, свободными складками струится сукно. Десять шагов туда, десять обратно. Слегка покачивая бедрами, шагает взад и вперед мимо кустов бузины маленький журнальный король в ожидании такси. После каждого поворота он вскользь задевает взглядом человека на скамейке. Утром другой сидел на том же месте, черноволосый, бледный. Этот — блондин и, очевидно, с головой погружен в свое чтение. Странно, как притягательна эта скамья в пасхальный праздник для читателей газет.

В облаке пыли приближается такси. Шульц-Дерге небрежно вынимает правую руку из кармана, взмахивает ею. Он чувствует себя сильным, бодрым, в великолепном настроении, словно победитель. Благодаря его умной, решительной политике, его осмотрительности, относительно небольшая, но зато отважная «Вспышка» с таким достоинством и успехом защищается от прожорливого техасского титана «Шмидта и Хантера».

Водитель останавливает автомобиль вплотную к тротуару, приглашающим жестом распахивает дверцу. Шульц-Дерге вынимает и левую руку из кармана брюк и не спеша влезает в машину. Как только он хочет закрыть дверцу, кто-то весьма резко вырывает у него никелированную ручку дверцы.

Рядом с автомобилем стоит светловолосый молодой человек, который только что сидел в углу на скамейке и читал газету.

— Простите, господин, — вежливо, но очень твердо говорит он, подчеркивая слово «господин», чтобы другой пассажир правильно расслышал. — К сожалению, вышла ошибка. Это такси заказывал именно я.

«Не нервничай, — внушает себе Шульц-Дерге. — Иначе будешь выглядеть старым брюзгой». Он скрещивает на груди руки, откидывается на сиденье, зевает и говорит:

— Я заказывал машину по телефону.

Но молодой человек со светлыми волосами не отступает.

— Слушайте, — небрежно говорит он. — Это мое такси. Я его заказал. Если вы мне не верите, спросите у водителя. Я заказал на Нахтигаленвег, 3.

— Разумеется, это так, — подтверждает водитель. — Мне поручено приехать на Нахтигаленвег, 3.

«Слишком наглый для своего возраста», — с негодованием думает о блондине Шульц-Дерге. Едва он решает запротестовать, как молодой парень торжествующе повторяет, что это его такси, а водитель объявляет:

— Очень жаль, господин, но молодой человек заказывал такси и, несомненно, имеет право сесть в машину.

— Конечно, — живо поддерживает его блондин. — Вот, слышите: имею право.

«Как можно не волноваться от такой вопиющей наглости! — с яростью думает Шульц-Дерге. — Тогда надо быть совсем непробиваемым. Лучше на месяц раньше лечь в гроб, чем позволить себя оскорблять».

— Молодой человек, — Шульц-Дерге багровеет от гнева. — Молодой человек, я не ручаюсь за себя, если… если вы не перестанете лгать. Не удивляйтесь, если я скоро вдруг отброшу хорошие манеры. Конечно, такси заказано на Нахтингаленвег, три. Но кто живет на Нахтингаленвег, три — вы или я?

— Вот именно, — уступчиво замечает водитель, которому жаль бесполезно потраченного времени. — Это же можно выяснить.

— Да, конечно, — фыркает Шульц-Дерге и запускает руку в карман пиджака — конечно, можно выяснить. Вот, пожалуйста, мои документы.

— Ну и что? — протягивает блондин, чуть менее нагло, чем раньше. — Что вы хотите этим доказать? Что вы — господин Шульц-Дерге? Будто я сам этого не знал! Вас здесь знает каждая собака. Но это не оспаривает того, что я заказывал такси. Разумеется, к Нахтигаленвег, три, к вилле Шульца-Дерге, чтобы на скамейке между делом немного погреться на солнышке.