— Дорогой господин Эндерс, поймите же, в каких условиях сегодня днем мне пришлось просить вашей поддержки. Вы не отказали нам в помощи, и за это мы вам благодарны. За несколько часов все переменилось. За моим домом больше не следят. В настоящих условиях вполне уместно оставить доклад только в одном экземпляре.

— Тогда оставьте эту копию у меня, — предлагает Эндерс, упрямо настаивая на своем. — Здесь, у меня, она будет в полной безопасности.

— Я советую вам отдать нам стенограмму, — говорит Бертон. — Я не привык дважды просить человека об одном и том же.

Эндерс стоит перед письменным столом, скрестив перед грудью руки и молчит. Уголки его рта вздрагивают.

Бертон встает с кресла.

— Стенограмма для вас бесценна, — говорит он. — Господин Шульц-Дерге решил ее не публиковать. — Он медленно шагает к Эндерсу.

Тот стоит так, как редко стоял в своей жизни, — гордо и величественно. Сейчас он похож на короля, идущего навстречу противнику.

— Немедленно покиньте мой дом! — торжественно приказывает он.

Шульц-Дерге пытается улыбнуться.

— Но, господин Эндерс, неужели вы всерьез?

— Замолчите! Я больше не желаю вас знать. — Антоний Эндерс избегает смотреть на издателя. Его взгляд неподвижно направлен на Бертона.

Тот останавливается. Так как Эндерс, очевидно, разгадал его игру, Бертон больше не видит причин прятать свои истинные намерения. Он говорит:

— Для вас существует единственная возможность избежать банкротства. Вы сливаете ваше предприятие с фирмой «Шмидт и Хантер». При этом вы неплохо заработаете.

Эндерс теребит свой безупречно завязанный галстук.

— Если вы немедленно не уйдете, это сделаю я.

— В этом случае фирма готова выплачивать вам каждый месяц ренту пять тысяч марок, — не смущаясь, продолжает Бертон.

Эндерс прищуривает свои узкие серые глаза, но молчит.

— Пожизненно.

— Ступайте вон! — с отвращением бросает Антоний. — Я вас не приглашал и даже не знаю, что заставило бы меня хотя бы еще секунду выносить вашу бездушную фаянсовую рожу.

— Вы стоите перед банкротством, — напоминает ему Бертон, очевидно, ничуть не оскорбленный его словами. — Подумайте об этом.

Антоний перестает теребить галстук. Он опускает руки и говорит:

— Я деловой человек и не принадлежу к тем, которые за тридцать сребреников продают свои убеждения. — Он стреляет взглядом в сторону Шульца-Дерге. — Я не желаю иметь ничего общего с бандой преступников, — говорит он. — Я не буду заодно с вами. Никогда в жизни.

Бертон делает шаг вперед.

— Вы вспыльчивы, как упрямый ученик. Задумайтесь трезво, какой шанс вы выпускаете из рук!

— Я не буду заодно с вами.

Бертон делает еще два шага.

Эндерс стоит перед письменным столом.

— Это мое последнее слово! — возмущенно кричит он. — Я не буду заодно с вами. Ступайте вон, или я воспользуюсь правами хозяина дома.

— Мне жаль вас, Эндерс, — произносит Бертон. — То, что от меня утаивают, я, как правило, отнимаю насильно. — С намерением, не оставляющим сомнений, он подходит к письменному столу. Там стоит телефон, рядом с грудой заточенных карандашей лежат исписанные, открытые блокноты со стенограммой.

Бертон почти достиг стола, когда Эндерс выдвигает ящик, хватает пистолет и снимает его с предохранителя. Незадолго до того, как его мозг принимает последнее жизненное впечатление, Эндерс ощущает что-то необычайно яркое и резкое, сила света которого так велика, что в ней сгорают и затухают все остальные ощущения; он еще видит, как ловким, уверенным движением рука Бертона скользит под пиджак, потом — молния, эта чудовищна я, внезапно возникшая граница между жизнью и смертью.

Когда Шульц-Дерге, бледный, как призрак, испуганно семенит к нему, Антоний, уже распластавшись, лежит перед письменным столом. Бертон забирает пистолет, упавший на ковер, ни разу перед этим не выстреливший, прячет его в карман, а тот, из которого он выстрелил, кладет рядом с Антонием. Затем движением руки он сметает заточенные карандаши в открытый ящик письменного стола и все стенографические блокноты, как исписанные, так и пустые, убирает в свой портфель.

Шульц-Дерге стоит над затихшим Эндерсом. Тот и в смерти выглядит таким же величественным и серьезным, каким был при жизни. Издатель неотрывно смотрит на дыру в его груди, из которой медленно сочится кровь.

— Умер, — бормочет Шульц-Дерге. Его голос похож на старческий, такой же надломленный, как у Антония, когда тот был еще жив. Издатель снова беспомощно произносит: — Умер.

Бертон внимательно осматривает комнату.

— Вы правильно заметили, — отстраненно замечает он. — Антоний Эндерс добровольно ушел из жизни. Как доказывают его бухгалтерские книги, он был на грани краха. В подобных обстоятельствах самоубийство вовсе не выглядит удивительным. У чувствительных натур иногда сдают нервы. Это произошло и с ним.

— А если никто этому не поверит? — беззвучно шепчет Шульц-Дерге. Он не может оторвать взгляда от маленькой темной дырочки. — Если догадаются, что его убили?

— Расстояние, с которого произведен выстрел, решительно противоречит этому предположению.

— А если кто-то все-таки заметит?

— Тогда будет хорошо, если вы дадите убедительные доказательства того, что не хотели его убивать.

— Я? — хрипит Шульц-Дерге и хватает ртом воздух. — Причем здесь я?

Бертон подносит руку к губам и принужденно улыбается.

— Потому что смертельный выстрел раздался из вашего оружия.

Шульц-Дерге отворачивается от убитого. Он таращится на пистолет, лежащий рядом с ним, и узнает свое оружие. Бертон еще раньше взял его из ящика письменного стола и теперь выстрелил.

Эдгар оказался прав. С наступлением темноты перед «Вечной лампадой» останавливается автомобиль, из которого выходит Джейн. Она поднимается по ступенькам, проходит через двери. Не замечая удивленных взглядов мужчин, смотрящих ей вслед от столика рядом с дверью, она пересекает помещение и через несколько метров попадает в объятия Эдгара.

Меньшикова ждет, пока оба поздороваются и сядут за стол. Затем она говорит:

— Добрый вечер, мисс Шмидт.

— Добрый вечер, — отзывается Джейн. — О, мне кажется, мы знакомы. Вы не мисс Меньшикова?

— Совершенно верно. — Меньшикова улыбается.

— Больше ничего не говори, — обратившись к Джейн, умоляюще просит Эдгар. — Сейчас предстоят важные дела. Объяснения отложим на потом.

Но танцовщицу он обмануть не может. То, что Джейн Шмидт, именно Джейн Шмидт влюблена в этого человека, в Уиллинга, она находит странным. Но Уиллинг — умный, симпатичный, очень энергичный мужчина. Женщины в любви непредсказуемы, это Меньшикова знает точно.

Снаружи стемнело. Все чаще вращаются створки стеклянных дверей. На лицах прохожих играет огненно-красный отсвет светящихся букв на фасаде ресторана.

Зал постепенно наполняется. За столами сидит и развлекается пестрая толпа. Повсюду царят веселье, пьяная болтовня, смешанная с непристойными ругательствами — странный контраст с причудливой неподвижностью желтых и красных бутонов орхидей, вянущих на окне.

Через полчаса после Джейн появляется веснушчатый блондин.

— Я спровадил дядю, как полагается. Теперь он сидит в своей квартире и сортирует кучу своих проблем.

Вскоре приходят Бертон, черноволосый Слим и Хокинс. Они собираются сесть, но столик около входа занят.

Бертон видит Джейн, сидящую вместе с Уиллингом и Меньшиковой. «Ну хорошо, — думает он. — В случае чего, мы ее тоже отправим на тот свет. Если бы все вышло, как я хотел, Уиллинг давно бы приказал долго жить. Виноват во всем Шмидт с его глупыми романтическими бреднями. Он жалкая тряпка, а не бизнесмен, и уж тем более не политик».

— Я хочу поговорить с мисс М., — говорит Хокинсу Бертон и не спеша выходит.

Хокинс делает знак Меньшиковой. Она берет сумочку и послушно идет к двери. Перед дамским туалетом она останавливается. В ее губах раскачивается тонкая сигарета.