Эдгар размышляет над словами Вендлера, откидывается на спинку стула, потом снова наклоняется вперед и признается себе, что его собеседник прав и действительно так могло быть. Но в данный момент, в его душевном состоянии, его мало волнуют происхождение, судьба и устремления Шмидта, Хантера и даже его менеджера. В помещение как раз входит Бертон — худой, с покрасневшими глазами и холодным бесчувственным лицом, лицом манекена.

— Шульц-Дерге, — говорит Эдгар. — Я попытаюсь еще раз.

Он боком проходит через дверь, которую только что толкнул Бертон. С трубкой в руке он видит, как вездесущий боксер-победитель занимает свой пост около будки.

В зале Бертон небрежно разваливается на стуле, выуживает из кармана сигарету, выпускает дым и протяжно, монотонно произносит:

— Ну хорошо…

— Дейзи сидела с ним за столом, — докладывает ему человек на микропорках на английском языке. — Немножко подслушала.

— Значит, Уиллинг почти не вылезает из телефонной будку? — ворчит Бертон. — Если мне правильно доложили, он соскучился по Шульцу-Дерге?

Пучеглазый пожимает плечами.

— Может быть. Очень даже вероятно. Мы просмотрели телефонный диск. Кажется, его номер.

Указательным пальцем Бертон смахивает пепел с сигареты.

— Я раз десять звонил, с тех пор как вернулся Шульц-Дерге. Всегда занято. Сколько времени звонил ему Уиллинг?

— Он даже не звонил. Он пытался. Но телефон постоянно занят.

— Негодяй, — бесстрастно и невнятно говорит Бертон. Его бледное лицо неподвижно, как гипсовая маска. — Шульц-Дерге — негодяй. Он повесился на проводе, чтобы перехитрить нас.

— И мне так кажется, — хрипло поддакивает ему человек с подошвами из микропорки. — Он настоящий негодяй, видит Бог.

В эту минуту мимо проходит Уиллинг. Он слышит ругательство человека на микропорках.

— Что еще нового? — спрашивает пучеглазого Бертон.

— Вон там, — патетически отвечает пучеглазый, — тот, к кому садится теперь Уиллинг. — Он связан с «зоной»!

Возвращается боксер-победитель, выдвигает стул из-за стола, садится.

— Уиллинг дозвонился? — спрашивает Бертон.

Боксер-победитель качает головой:

— По-моему, снова занято.

— Занято, — беззвучно повторяет Бертон, косится на часы. — Все правильно. Этот малый хочет нас обмануть.

Черноволосый кивает, боксер-победитель раздувает ноздри, его грудь расправляется, как надувной шар. Пучеглазый шаркает подошвами из микропорки.

Бертон поднимается.

— Слим пусть позаботится о дяде, — приказывает он, обратившись к черноволосому. — Уиллинга при первой же возможности ликвидировать. С этим справиться М. До тех пор, пока не появится М., выход Уиллингу запрещен. Ни в коем случае не допустить побега. В случае необходимости убрать Уиллинга до прибытия М.

Тем временем Эдгар снова садится за стол.

— Что-то не так, — говорит он. — Я думаю, вряд ли Шульц-Дерге опубликует мой доклад.

Вендлер между делом выпил еще. Его глаза, прежде блестящие, остекленели.

— Я уже посоветовал вам, что делать, — заявляет он.

Эдгар смеется.

— Если вы так влюблены в Восток, то я не понимаю, почему вы еще живете здесь?

— Во-первых, я не влюблен, — возражает Вендлер. — Я только пытаюсь реально представить обстановку. Во-вторых, я сносный теоретик, но ничтожный практик. Я просто имею в виду следующее: будучи историком, я не могу здесь преподавать то, что касается истории новейшего времени. В противном случае я рискую в третий раз лишиться работы. Следовательно, я должен — здесь вы правы — искать счастье за границей. Но теперь мои дела обстоят так, что думаю я одно, а делаю другое. Этим противоречием я болен с детства. Поэтому у меня нет семьи, поэтому я просиживаю время в «Вечной лампаде» — между нами говоря, мне нужна такая обстановка, здесь я расслабляюсь и отдыхаю —.поэтому живу я во Франкфурте-на-Майне, а не во Франкфурте-на-Одере. Лучше бы я мечтал о семейной жизни и влачил жалкое существование, лучше бы я вел кочевую жизнь, переходил из одной школы в другую и попробовал прыгнуть выше своей головы.

«Он пьян, — думает Эдгар. — Хочет вызвать к себе интерес и впадает в сентиментальность».

— Но теперь, — говорит Вендлер, — извините меня. Я должен вас покинуть. Через полчаса я начну нести бред. Желаю вам счастья и удачи. Не принимайте всерьез болтовню стареющего человека, поступайте, как считаете нужным.

— Пощадите, — стонет Антоний Эндерс. — Дайте мне хоть несколько секунд отдыха. — Он шумно вздыхает. Во время перерыва Шульц-Дерге семенит к курительному столику, наливает коньяк и зажигает сигарету. Эндерс снова отзывается в телефонной трубке. Он мямлит: «Дальше!», и Шульц-Дерге берет в руки третью копию рукописи Уиллинга.

— Department Store, — говорит он своим густым басом. — Нашли?

— Нашел, — раздраженно подтверждает Эндерс. — Скоро начнем?

— Немедленно, — тяжело дыша, отвечает издатель. Он последний раз подносит ко рту сигару, опрокидывает в рот остаток коньяка и монотонно диктует записи Эдгара Уиллинга:

«Я спросил молодую девушку, где продаются предметы искусства.

— На третьем этаже, — прозвучал ответ.

После волнений прошедших часов я решил подняться наверх на лифте. Через пять минут я уже стоял перед ковром, поражавшим меня своей красотой. Я мог бы поклясться, что тот же шедевр видел несколько месяцев назад в магазине Исаака Порфирогенетоса.

Порфирогенетос, один из знаменитейших граждан нашего города, уже умер. В теплую мартовскую ночь его ограбили. Однажды утром, войдя в обычное для себя время в магазин, он ничего не обнаружил, кроме пустых полок. Греческий еврей, шестидесяти лет от роду, слывший в городе зажиточным человеком, в то утро поднялся по лестнице и сунул голову в петлю электрического шнура лампочки. Через несколько часов прибывшие полицейские положили его, мертвого и холодного, на пыльный пол его собственного магазина.

Порфирогенетоса ограбили. И не только его. Над Ивергрином висел дамоклов меч. Одно за другим совершались нападения на магазины, их хозяева разорялись. Когда подъезжала полиция, воров простывал и след, а хозяева пока нетронутых магазинов с возрастающей тревогой спрашивали себя, кто будет следующим. Вследствие всего этого ни одна страховая компания уже не выражала готовности заключать договор с фирмами Ивергрина, а договоры, уже составленные, расторгались по надуманным причинам.

Знает Бог — над деловым миром Ивергрина висел дамоклов меч, и то там, то здесь слетали головы несчастных. Обобранных до нитки бизнесменов захватывало щупальцами чудовище „Шмидт и Хантер“ и высасывало последнюю кровь из своих жертв.

Я видел ковер, висевший в не столь отдаленные времена в магазине Порфирогенетоса, бродил по этажам в поисках награбленных вещей, вывезенных из Ивергрина и продаваемых здесь. Я осмотрел все товары, включая телевизоры и автомобили, представленные в нижнем зале, побродил по всем отделам, заинтересовался даже бумажными коробками и грудой упаковочной бумаги, лежавшими в углах. Хотя меня трясло от волнения, я старался казаться усталым и равнодушным. На самом верхнем этаже, в книжном отделе, я наконец обнаружил тележку, нагруженную упаковочным материалом, стоявшую перед лифтом. Среди этой макулатуры, ожидавшей вывоза во двор, где ее спрессовывали в кипы, я отыскал взглядом слегка скомканный обрывок бумаги с фрагментом отпечатанного на машинке адреса: „…штейн и сын“. Ивергрин, Те…».

Притягательная сила этой бумажки оказалась так велика, что я наклонился и быстро сорвал ее, несмотря на то, что продавщица за столиком пристально глянула в мою сторону, а служащий в темном костюме, едва я наклонился и вытянул руку, направился ко мне. По-видимому, он удивился, чем это я здесь занимаюсь. Мне не пришло в голову ничего лучшего, кроме как побыстрее вскочить и устремиться ему навстречу, вытирая пальцы о кусочек бумажки.

— Торговый зал находится по эту сторону колонн, господин, — сказал человек в темном костюме.