Исходная посылка: в портрете Моны Лизы зашифрована некая тайна – сама по себе проблематична. Однако ее разгадывают, высказывая всякого рода версии, «Джоконду» выдают за автопортрет художника и т. п. М. Аникин делится со своей версией, выдавая ее за эпохальное открытие: «… в Лувре находится не портрет какой-то женщины – современницы Леонардо да Винчи. Перед нами аллегория Христианской Церкви. Система доказательств довольно проста, но исключительно фундаментальна. Если лицо Джоконды разделить пополам по вертикали – на правую и левую части, то в правой части мы увидим «архетип Христа», в левой – «архетип Мадонны». То есть вкупе эти два основополагающих образа европейской и византийской культуры создают аллегорию Христианской Церкви».

Как видим, система доказательств проста: желаемое выдается за действительное. Допустим, «архетип Христа» узнаваем, чего нельзя сказать об «архетипе Мадонны». У Рафаэля «архетип Мадонны» иной. Или Рафаэль не занимался «богословием в красках», а Леонардо – только ею? Книга М. Аникина о художнике эпохи Возрождения, миросозерцание которого было очень далеко от христианской религии и церкви, так и называется – «Леонардо да Винчи, или богословие в красках» (2000 г.)

Богословие в красках – это византийская иконопись. Живопись эпохи Возрождения в Италии – нечто противоположное ей, даже по библейской тематике, не говоря о портретах. М. Аникин приводит слова Леонардо да Винчи, видя в них прямое доказательство его версии: «… живописец (…) заставляет людей любить и влюбляться в картину, не изображающую вообще никакой живой женщины. Мне самому в свое время случилось написать картину, представляющую нечто божественное; ее купил влюбленный в нее и хотел лишить ее божественного вида, чтобы быть в состоянии целовать ее без опасения. В конце концов, совесть победила вздохи и сладострастие, но ему пришлось удалить ее из своего дома».

М. Аникин полагает, что здесь речь именно о «Джоконде», которую якобы Джулиано Медичи приобрел, а затем вернул мастеру, поскольку она казалась ему слишком сладострастной и божественной, ну, совсем, как «Леда».

В картине, о которой говорит Леонардо, в изображении женщины присутствовали атрибуты ее божественности, что можно было убрать, – это нимб и младенец Иисус, что же еще? Словом, мы видим одни предположения у версии М. Аникина, который однако одарил Дэна Брауна счастливо найденным термином «код да Винчи» – в духе матрицы и т. п. Далее вступают в действие голливудские приемы и каноны разработки сюжета, съемок, рекламы, словом, законы шоу-бизнеса.

Можно ли всерьез разбирать сюжет и содержание фильма? Все ведь строится на допущениях и разгадке ребусов, тщательно составленных Дэном Брауном, зашифрованных в ключах, столь же старинных, сколь и современных, на металлических табличках и т. п., вплоть до обнаружения рода Христа и Марии Магдалины, гонимого и преследуемого Церковью, с благим концом: Одри Тоту – принцесса Софи. Детская сказка! Евангелие от шоу-бизнеса.

Что же касается понятия «код да Винчи», что считает своим открытием М. Аникин, в фильме фигурирует, похоже, в виде калькулятора, якобы изобретения Леонардо, а все сведено к поискам Святого Грааля, что в конце постулируется в нечто, что оказывается символом священного женского начала, а живым его воплощением – принцесса Софи.

В «Джоконде» – в облике Моны Лизы и в том, что Леонардо долго не расставался с ее портретом и увез с собой во Францию, – есть действительно некая тайна. В портретах Леонардо женщины все, как одна, серьезны; допустим, они знатны и не хотят снисходить до художника, да и он не охотник ни перед кем заискивать.

О работе Леонардо над портретом Моны Лизы оставил в высшей степени выразительные свидетельства Вазари. Чтобы пренебречь ими, как поступает М. Аникин, нужны веские основания. Прежде всего надо доказать, что перед нами вовсе не портрет Моны Лизы, супруги Франческо дель Джокондо, а никакая женщина… Не знаю, в чем радость видеть в ней всего лишь аллегорию Христианской Церкви.

Над портретом Моны Лизы Леонардо работал, со слов Вазари, четыре года и оставил его недовершенным. Против обыкновения, Вазари дает подробное описание портрета: «Это изображение всякому, кто хотел бы видеть, до какой степени искусство может подражать природе, дает возможность постичь это наилегчайшим образом, ибо в этом произведении воспроизведены все мельчайшие подробности, какие только может передать тонкость живописи. Поэтому глаза имеют тот блеск и ту влажность, какие обычно видны у живого человека, а вокруг них переданы все те красноватые отсветы и волоски, которые поддаются изображению лишь при величайшей тонкости мастерства».

Это не только описание картины, но раскрытие эстетики художника, с утверждением индвидуальности модели, с подражанием природе, основе классического стиля, когда нет места аллегории, но мы видим, как увлеченно работал над портретом художник, что прослеживает Вазари: «Ресницы, сделанные наподобие того, как действительно растут на теле волосы, где гуще, а где реже, и расположенные соответственно порам кожи, не могли бы быть изображены с большей естественностью. Нос со своими прелестными отверстиями, розоватыми и нежными, кажется живым. Рот, слегка приоткрытый, с краями, соединенными алостью губ, с телесностью своего вида, кажется не красками, а настоящей плотью. В углублении шеи, при внимательном взгляде, можно видеть биение пульса».

Здесь «богословием в красках», конечно же, и не пахнет, да и резать по живому – не способ изучения произведения искусства.

На этом Вазари не останавливается, превзойдя самого себя в конкретности рассказа: «Между прочим, Леонардо прибег к следующему приему: так как мадонна Лиза была очень красива, то во время писания портрета он держал людей, которые играли на лире или пели, и тут постоянно были шуты, поддерживавшие в ней веселость и удалявшие меланхолию, которую обычно сообщает живопись выполняемым портретам.

У Леонардо же в этом произведении улыбка дана столь приятной, что кажется, будто ты созерцаешь скорее божественное, нежели человеческое существо; самый же портрет почитается произведением необычайным, ибо и сама жизнь не могла бы быть иною».

Слова «скорее божественное, нежели человеческое существо» – это тоже относится к эстетике ренессансных художников, которые человека в его достоинстве пытались поднять до ангелов и даже Бога. В том же смысле далее у Вазари: «Благодаря совершенству произведений этого божественного мастера, слава его возросла…»

В отличие от портретов знатных дам у Моны Лизы нет никаких украшений (у супруги купца они, конечно, были), волосы словно не убраны, – естественная ценность молодой женщины, даже не из знати, как и природы за ее спиной, – вот что занимает художника в полном соответствии с эстетикой Ренессанса, в которой чисто человеческое предстает как нечто божественное. Это высота ренессансной классики. Это и есть, если угодно, постигнутый код да Винчи. И Микеланджело. И Рафаэля.

Мона Лиза для Леонардо – интимно близкий человек, случай для него исключительный, никто из светских дам не станет позировать день за днем в течение трех-четырех лет, тем более из дам, привлекших внимание Джулиано Медичи, здесь явно другая история, история любви художника на склоне лет, ему 52-56, он все очень красив и полон сил, Моне Лизе около 30. Эту историю Леонардо разыграл всячески, с места действия, и мне ничего не нужно было выдумывать, как воспроизвести ее в нескольких эпизодах.

Сцена 1 (Акта V). Двор дома во Флоренции с навесом, где Леонардо да Винчи устроил себе мастерскую для работы над портретом Моны Лизы, с фонтаном, ниспадающие струи которого, ударяясь о стеклянные полушария, вращают их, производя при этом тихую музыку; вокруг фонтана растут ирисы. Перед креслом ковер, на нем, свернувшись, лежит белый кот редкой породы, тоже для развлечения молодой женщины.

Леонардо, заслышав голоса, уходит; входят два музыканта, поэт, три актера.