У Зинаиды Николаевны, которая не витала в садах Семирамиды, хотя и могла, рано стали седеть волосы; она их не красила и, конечно, не пудрила, но и седеющие пряди ей придавали очарование «маркизы нашего времени». Занимаясь благотворительностью, княгиня проявила себя и как незаурядный меценат: римский зал музея Изящных искусств сооружен на ее средства.

«Портрет княгини З. Н. Юсуповой» впервые экспонировался на выставке «Мира искусства в начале 1902 г. в Петербурге, и с 15 ноября 1902 г. по 1 января 1903 г. в Москве. Портрет вызвал противоречивые оценки, был воспроизведен в художественных изданиях за рубежом. То, что портрет княгини, как и другие работы Серова, оказался в Русском Музее, в высшей степени естественно, как и создание этого хранилища искусств наравне с Эрмитажем. Это не причуда и слава царей, а ход народной жизни с начала преобразований Петра Великого, ренессансные достижения в России во всех сферах искусства и жизнетворчества.

Княгиня Зинаида Николаевна – это создание русской жизни и русской культуры в их соприкосновении с Востоком и Западом в условиях Ренессанса в России, в котором князья Юсуповы с начала преобразований Петра I принимали самое активное участие, чему свидетельство Архангельское под Москвой. И портрет Серова, один из мировых шедевров русского искусства.

Саша Блок, внук ректора Петербургского университета А. Н. Бекетова, и Люба Менделеева, дочь профессора Д. И. Менделеева, знаменитого на весь мир ученого, родились и росли, можно сказать, при Университете, где располагались и квартиры профессоров. И лето проводили по соседству, верстах в семи, в подмосковных имениях, она в Боблове, он в Шахматове. Затем как Менделеевы, так и Саша Блок с матерью переехали, и они виделись только летом, да и то редко. «Сознательно» они встретились летом 1898 года. Он закончил гимназию, но еще не студент. Ему неполных 18 лет, ей 16.

Любовь Дмитриевна оставила воспоминания, которые ей трудно дались, но есть страницы бесценные по искренности и достоверности. Топот копыт, из окна барышни не видно, кто подъехал… «Меж листьев сирени мелькает белый конь, которого уводят на конюшню, да невидимо внизу звенят по каменному полу террасы быстрые, твердые, решительные шаги. Сердце бьется тяжело и глухо. Предчувствие? Или что? Но эти удары сердца я слышу и сейчас, и слышу звонкий шаг входившего в мою жизнь».

И все же Блок не был «узнан» ни из детства, ни из круга знакомых барышни, ни студент, ни кадет, ни офицер, – штатский, да и внешность не яркая, светлые холодные глаза, бледные ресницы, ведет себя, как фат, под актера, что недаром, сразу речь о театре и домашних спектаклях, сразу Шекспир «Ромео и Джульетта»…

«В первые два-три приезда выходило так, что Блок больше обращал внимания на Лиду ‹Менделееву› и Юлю Кузьмину. Они умели ловко болтать и легко кокетничать и без труда попали в тон, который он вносил в разговор. Обе очень хорошенькие и веселые, они вызывали мою зависть… Я была очень неумела в болтовне и в ту пору была в отчаянии от своей наружности. С ревности и началось».

«С внешней стороны я, по-видимому, была крайне сдержанна и холодна, – Блок всегда это потом и говорил мне, и писал. Но внутренняя активность моя не пропала даром, и опять-таки очень скоро я стала уже с испугом замечать, что Блок, – да, положительно, – перешел ко мне, и уже это он окружает меня кольцом внимания. Но как все это было не только не сказано, как все это было замкнуто, сдержанно, не видно, укрыто. Всегда можно сомневаться – да или нет? Кажется или так и есть?»

Между тем репетиции, лесные прогулки, бесконечные дали… «Первый и единственный за эти годы мой более смелый шаг навстречу Блоку был вечер представления «Гамлета». Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов, распущенный напоказ всем плащ золотых волос, падающий ниже колен…

Блок в черном берете, в колете, со шпагой. Мы сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену. Помост обрывался. Блок сидел на нем, как на скамье, у моих ног, потому что табурет мой стоял выше, на самом помосте. Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда, а главное, жуткое – я не бежала, я смотрела в глаза, мы были вместе, мы были ближе, чем слова разговора.

Этот, может быть, десятиминутный разговор и был нашим «романом» первых лет встречи, поверх «актера», поверх вымуштрованной барышни, в стране черных плащей, шпаг и беретов, в стране безумной Офелии, склоненной над потоком, где ей суждено погибнуть. Этот разговор и остался для меня реальной связью с Блоком, когда мы встретились потом в городе уже совсем в плане «барышни» и «студента». Когда, еще позднее, мы стали отдаляться, когда я стала опять от Блока отчуждаться, считая унизительной свою влюбленность в «холодного» фата, я все же говорила себе: «Но ведь было же…»

Пройдут два года без особых событий, кроме внутренних, тайных, с погружением в мистику поэтических и религиозных переживаний, возбужденных у начинающего поэта лирикой Владимира Соловьева. Впервые стихи пишутся почти ежедневно, все впечатления туманно и глухо под знаком девушки, которая стала предметом любовных томлений и поэтических грез юноши. 29 января 1901 года Блок написал стихотворение, казалось бы, столь простое.

Это один из первых шедевров лирики Блока. Призвание и предмет его поэзии определились: это любовь к Прекрасной Даме. Лирика и философия Владимира Соловьева воссоздали в России на рубеже столетий ауру и мистику неоплатонических озарений, в русле которых молодой поэт набрасывал поэтический дневник в течение двух лет, 1901-1902 гг, в Петербурге, в Шахматове, в лесах и даже в Боблове, рядом с девушкой, в которую он влюблен, и она влюблена, с пробуждающейся чувственностью, с жаждой признания, но оба хранящие в глубине души все волнения любви под внешне спокойной светкостью, что воспринимали за холодность и впадали в отчаяние, вплоть до разрыва с ее стороны, с его исчезновением и появлением вновь, когда он обрел язык любви – стихи, но поэтически неопреленные, мистически окрашенные для автора, по сути, лишь с отдельными приметами города и прекрасной природы, что станет лишь через ряд лет предметом поэзии Блока, вместо отлетевшей в пустоту мистики.

Между тем барышня взрослела, училась в Бестужевских и Драматических курсах, могла не отозваться на предложение руки и сердца, когда столько зауми звучит, вместо простых слов любви и признания. Саша Блок, готовясь к решительному объяснению с девушкой, купил револьвер и набросал записку, мол, причины его ухода из жизни вполне «отвлеченны». В самом деле, он ждал отклика от Прекрасной Дамы, признания от Вечной Женственности, воплощением которой была Любовь Дмитриевна в его глазах. А если не будет отклика, как жить? Зачем жить? Речь шла меньше всего о женитьбе и даже о любви в обычном смысле.

История любви Блока и Менделеевой воссоздана в комедии «Соловьиный сад», на основании воспоминаний и писем, с погружением в атмосферу эпохи модерн, что современники воспринимали и как декаданс, только одни им упивались, другие сознательно старались преодолечь его мистику и эротику. Богоискательство интеллигенции (ничтожно малой ее части) было настоено отнюдь не на вере, а эротике, или Эросе, если угодно, с утверждением свободы в сфере любовных чувств. Подобная установка отдает ренессансом, но отнюдь не религиозным или духовным, а культурным, когда взаимоотношение полов меняется – к большей свободе или распущенности, это уж кто к чему горазд.