– Но тогда зачем же было хлопотать о пенсии, ведь вам придется отказаться от нее? – удивился Михаил Иванович.

– Да и от ее превосходительства, – подтвердила Анна Петровна с торжествующей улыбкой. – Придет день, я откажусь и от того, и от другого. Пенсия – это крохи из того, что мне отказывали, но эти крохи нам необходимы, может быть, удастся выкупить имение, мое приданое, которое я смолоду отдала было в распоряжение отца, а он разорился.

– Простите, я не знал о ваших обстоятельствах и предположениях, – Глинка сложил руки перед собой. – Анна Петровна, когда я буду свободен, могу ли я надеяться на счастие?

– Приезжайте к нам, как давно собирались. Когда вы увидетесь, тогда и объяснитесь. Но свобода вам нужна в любом случае. Напрасно вы не хлопотали о ней раньше. Может быть, тогда и жене вашей не пришло в голову тайно венчаться. Как это все грустно! Брак, основанный на любви, какая она ни есть, нельзя признать за преступление.

– Так, Васильчиков с моей женой не понесут наказания?

– Понесут, наверное; но жена-то ваша останется при вас, – предположила Анна Петровна и невольно рассмеялась.

– Неужели?! – ужаснулся Глинка.

Он понял, что без хлопот с его стороны нельзя обойтись.

Глинка в письме благодарит матушку "за печальные строки, внушенные Вашим материнским сердцем в прошлом году – они во-время спасли меня от несчастия и преступлении", просит ее благословления на брак, разумеется, по получении развода и подает прошение на развод, ссылаясь на очевидные теперь факты.

В конце мая Анна Петровна уехала из Петербурга; Глинка пишет ей вслед письма, собираясь приехать в Лубны в августе. "Несмотря на обольстительные надежды, которые представляет мне будущее, и на развлечения прекрасного времени года, столь благоприятного для моего здоровья, – сердце мое страдает", – пишет Глинка 1 июля 1841 года. – "Дело мое идет превосходно, но медленно".

Вскоре он приходит к заключению: "Как кажется, консистория подкуплена, – пишет Глинка Ширкову, – бороться с Васильчиковым, имеющим 60 тысяч дохода, мне не под силу".

Торжествуют "мрак и ложь": тайное венчание в деревенской церкви новобрачная и священник выдают за молебен, а Васильчиков, который заказывал венчание, ссылается на незнание обряда, и, выходит, преступления не было.

Глинка, втянутый в перипетии бракоразводного процесса, так и не поехал в Малороссию. В расторжении брака Глинке будет отказано. Он подаст жалобу на высочайшее имя. Против обыкновения Николай I не станет вникать сам в дело Глинки, который отказался служить в качестве капельмейстера Певческой капеллы, чего он не мог ему простить, а отправит на новое рассмотрение в Синоде, но Васильчикова накажет за домогательство вступить в брак с замужней женщиной переводом из гвардии в Вятский гарнизон.

Обольстительные надежды на свободу и счастие вновь рушатся, но уже не по вине родных, а в силу средневековых установлений о браке.

Известие о гибели Лермонтова несомненно отдалось и в душах Михаила Глинки и Карла Брюллова. По ту пору Глинка наконец закончил оперу "Руслан и Людмила", в постановке которой принимал участие и Брюллов. На премьере присутствовала императорская семья, но Николай I не вынес музыки Глинки, и она покинула театр до окончания спектакля.

Бракоразводный процесс все тянулся. В Петербург приехала Екатерина Керн.

Глинка писал: "Е.К. еще в 1842 году возвратилась в Петербург; я с ней видался часто, дружески, но уже не было прежней поэзии и прежнего увлечения". Могли за годы разлуки и чувства поостыть. Возможно, Екатерина Керн повзрослела и поглядывала на Глинку с участием, как Анна Керн во времена Дельвига и Пушкина или княгиня Щербатова в пору увлечения ею, как казалось, Лермонтова. Прошла ее юность. Прошла его молодость. Прошла эпоха, вся пронизанная поэзией любви и красоты.

Вскоре Глинка покинул Россию один и до конца жизни провел в скитаниях.

Легко заметить, женские лица на картинах Карла Брюллова похожи, составляя определенный женский тип, излюбленный овал, к чему он словно проявляет пристрастие, может быть, не отдавая отчета в том, что можно наблюдать и у других художников, у Леонардо да Винчи или Рафаэля.

Правда, в картине «Итальянское утро» (1823), написанной вскоре по приезде в Рим, и которая столь понравилась в России, лицо молодой женщины мы видим в профиль, а в картине «Итальянский полдень» (1827) мы видим весьма полное лицо, все же нечто общее между ними ощущаем мы, это свежесть и роскошь женственности, что восхищает художника В последней картине, по описанию Гоголя, предстает «женщина страстная, сверкающая, южная, италианская, во всей красоте полудня, мощная, крепкая, пылающая всей роскошью страсти, всем могуществом красоты, – прекрасная, как женщина».

Это была простая итальянка, полная, цветущая, как роскошная природа в полуденном краю, что стало счастливой находкой для русского художника в формировании его стиля. И именно в это время, рассказывают, Карл Брюллов встретил в Милане у знакомых молодую женщину, столь похожую на его итальянку, только утонченней и прекрасней, из России, из высшей знати, что не могло не произвести на него неизгладимого впечатления. Сотворенный кистью идеал повстречать в жизни! Это была графиня Юлия Павловна Самойлова, урожденная Пален (1803 – 1875).

Несомненно графиня Юлия Павловна сыграла весьма значительную, но еще не вполне выясненную роль в жизни Карла Брюллова, о чем можно судить по серии замечательных картин, написанных по ее заказу в 1832 – 1834 годах в Италии и в 1839 – 1840 в России.

Между тем, пишут (на одном из сайтов), что летом 1827 года «они вместе путешествовали по Италии и бродили среди руин Помпеи, где у Брюллова рождался замысел его главной работы». Видимо, предполагается роман между молодым художником, пенсионером Академии художеств, и блестящей светской дамой, замужней, что маловероятно по тем временам.

Пишут так: «Карл Брюллов и Юлия Самойлова не стали супругами – при их характерах тихая семейная жизнь была бы невозможна». Это тоже явный домысел. Куда существеннее: при их характерах, – а это известно, – если бы случился роман между ними, он был бы достаточно бурным, о чем остались бы свидетельства, в коих нет недостатка о жизни знаменитого художника. Между русским художником и знатной дамой существовала дистанция, вполне естественная для них, даже если возникало взаимное влечение.

Известно, Карл Брюллов «увезен был в Неаполь графиней Разумовской» в июле 1827 года. Там он съехался с А. Н. Демидовым, который и повез Брюллова в Помпею. Так Брюллов путешествовал по Италии, это удобно, меньше хлопот и расходов. Художник уже раньше посетил отрытый из-под пепла город, теперь у него созрела идея картины «Последний день Помпеи». Была ли здесь в это время графиня Самойлова? Вполне могла быть, но путешествуя в эти два летних месяца отнюдь не с Брюлловым.

Идеи новых картин Брюллов умел очень выразительно рассказывать, тут же делая наброски. Демидов загорелся его идей и сказал, что купит его картину, если он в самом деле напишет ее. Кажется, уже в Неаполе в разговоре о новой картине приняла участие одна дама, скорее всего графиня Разумовская, которая настояла на том, чтобы был подписан контракт. Это обязательство не только со стороны мецената, но и художника.

Можно, конечно, предположить, что этой дамой была графиня Самойлова. Но маловероятно. Брюллов – человек страстного увлечения идеей работы, или идеей любви, что-то одно им всецело владеет, пока не отпустит по какой-либо причине, чаще из охлаждения. Летом 1827 года им овладела идея картины «Последний день Помпеи».