Наверное, Бальзак и сам немного струсил перед перспективой связать свою жизнь с в общем-то случайной женщиной.

«Женюсь ли я?» Как часто задавался он этим вопросом! Женитьба повлечет иной образ жизни, значит, чтобы затыкать дыры в семейном бюджете, ему придется писать все больше и больше, работать все быстрее, и написанное будет хуже. В том, что касалось работы, Бальзак был предельно серьезен. «Женитьба, — пришел он к мнению, — годится лишь для бедняков или богачей».

Человек с «заурядным состоянием», связавший себя узами брака, остро ощущает, чего именно не хватает его жене. Воображение рисует Бальзаку образ несчастной женщины, приговоренной собственным мужем к разнообразным лишениям: «подавленные желания, угасшие возможности, отсутствие занятий, униженное самолюбие».

С другой стороны, он не желал чахнуть возле жены, которая будет непрестанно ныть или, напротив, окажется лишенной всякого самолюбия. Его слишком переполняла энергия, чтобы терпеть возле себя чье-то докучливое присутствие. Какая же жена ему нужна? Неравнодушная к известности, умеющая ценить величие, — такая, которая стала бы достойной помощницей его славы. Ему нужна женщина, которая не уставала бы повторять ему слова Гонории, обращенные к Атилле:

Мне нужен король. Разве вы им еще не стали?

1 июня Бальзак писал Зульме Каро, своей конфидентке той поры:

«Я таю в себе культ женщины и жажду любви, которая никогда не была полностью удовлетворена; отчаявшись добиться истинной любви и понимания от женщины, о которой я мечтаю, встретив такую любовь лишь в форме сердечной привязанности, я бросаюсь в бурное море политических страстей, в грозовую и иссушающую атмосферу литературной славы. Быть может, меня ждет неудача и в том и в другом, но поверьте, если уж я захотел жить жизнью этого века вместо того, чтобы пройти сквозь него счастливым и никем не замеченным, то это как раз потому, что чистое заурядное счастье меня обошло. Коли кому-то выпало целиком создавать собственную судьбу, пусть уж она будет великой и блистательной, ибо, если уж приходится страдать, пусть страдание протекает в высоких сферах, а не в низких. Что до меня, то мне больше нравятся удары кинжала, чем булавочные уколы».

Если Бальзак и был Прометеем, каким описал его Андре Моруа, то в политике его ждал провал.

Бальзак больше не подавал никаких признаков жизни Берту, так горячо «мечтавшему ввести его в круг знакомств в Камбре». «Ваша артистическая беззаботность, — писал ему Берту, — похоронила все мои надежды». Так же вяло он вел себя и с генералом Помрелем, на котором лежала задача представить его кандидатуру в Фужере.

Спустя год, в мае 1832 года, Бальзак вновь выдвинул свою кандидатуру в депутаты. На сей раз кампания частичных выборов прошла в Шиноне.

Бальзака представляла крайне роялистская газета «Котидьен»: «Молодой талантливый и полный сил писатель, демонстрирующий горячее стремление посвятить себя защите принципов, на которых зиждется счастье и покой Франции».

Карлисты, сторонники возвращения на престол Карла X, к выборам относились неодобрительно. Они отказались приносить конституционную присягу и ратовали за отказ от участия в выборах.

Бальзак рассчитывал, что ему поможет аура, созданная его статьями и романами.

31 марта 1832 года ознаменовалось его сенсационным дебютом в «Реноваторе»: Бальзак полагал, что на улице Ришелье, на месте бывшей Оперы, там, где парижский шорник Лувель 13 февраля 1820 года убил герцога де Берри, второго сына Карла X, необходимо соорудить искупительную часовню. «Какое заблуждение, — писал Бальзак, — думать о разрушении памятника, увековечивающего святую память потомков королевской семьи! Если вы хотите оставаться последовательными, то я рекомендую вам не забыть и про часовню герцога Энгиенского в Венсенне… Рушьте все, превратите площадь, где когда-то стояла Опера, в пустырь, но только воздвигните на этом месте пирамиду и украсьте ее надписью: „Народам без сердца — законы безбожия“. И довольно слез в день 21 января» (дата смерти Людовика XVI).

Призывам Бальзака не слишком внимали. Оперу перенесли на улицу Ле Пелетье. Проект памятника благополучно похоронили, а на этом месте соорудили фонтан, который и сегодня еще можно видеть в сквере Лувуа.

В Шиноне Бальзак выступил как кандидат от легитимистов, иными словами, как сторонник герцога Бордосского, которому в ту пору не исполнилось еще и 12 лет. Его называли «младенцем чуда», потому что он появился на свет 29 сентября 1820 года, через семь месяцев после гибели своего отца. Герцогу предстояло позже стать графом де Шамбором.

В Шиноне кандидатура Бальзака выглядела довольно странной на фоне двух других, хорошо известных кандидатов. Один из них, Жюль Ташро, бывший издатель и генеральный секретарь департамента Сена, представлял партию движения. Кандидата от «золотой середины», то есть именно того, чье избрание устроило бы правительство, звали Жиро де л’Эн. Будучи председателем суда присяжных, 1 августа 1831 года большинством в один голос он был избран председателем Палаты. С марта 1832 года он занимал пост министра общественного образования.

Но легитимистам нравился Бальзак. От других членов этой партии, привыкших сопровождать свои действия всяческими предосторожностями и на коленях вымаливать милостей у Богом данной власти, его отличали смелость в суждениях и громогласность.

Для Бальзака королевская власть — это «абсолютизм, наиболее великая из всех возможных форм власти».

24 мая 1832 года, за три недели до выборов, в газете легитимистов «Котидьен» о Бальзаке писали как о друге, помощнике, «новом человеке». Это значит, что его кандидатуру серьезно не воспринимали, однако учитывали его способность оказать помощь избирателям-монархистам и вообще оживить всю предвыборную кампанию.

В какой мере политическая деятельность Бальзака была для него игрой, времяпрепровождением и еще одним способом заставить о себе говорить? В любом случае, он верил в легитимизм.

«Если бы принципа легитимизма не существовало, его следовало бы выдумать. Легитимизм — это печать наследственного владения, та невидимая нить, которая связывает властителей со страной и превращает ее в стройную систему».

Еще Бальзак верил в цивилизаторскую миссию католицизма.

В «Зеро» (3 октября 1830 года) он писал о католической церкви как о «старой проститутке, согбенной и не поднимающей головы от земли, покрытой грязью и привыкшей к нищете».

В ноябре 1831-го Бальзаку стали заметны некоторые признаки возрождения Церкви:

«[…] Старушонка приподнялась с колен, отшвырнула свое рубище, стала выше ростом […], и в своем льняном платье показалась мне чистой и юной […]».

«Смотри и веруй!» — сказала она […].

«Верить, подумал я, значит жить! Я только что проводил взглядом кортеж Монархии, теперь следует защищать ЦЕРКОВЬ!»

Бальзак написал эти строки на следующий день после разграбления Сен-Жермен-л’Оксеруа, в которой проходила торжественная месса в связи с годовщиной смерти герцога Беррийского, — 14 февраля. Назавтра, то есть 15 февраля, бунтовщики напали на Нотр-Дам, а затем разорили архиепископство. В номере «Волер» от 20 февраля 1831 года Бальзак писал:

«Я видел мальчишек, шедших со стороны архиепископства, изображая процессию. В руках они несли поломанные кресты, кропила, молитвенники, порванные стихари и изодранные в клочья мантии, напялив их на себя шиворот-навыворот и распевая непотребные гимны; перед ними шагала хохочущая толпа в окружении национальных гвардейцев; вскоре вся эта шайка смешалась с карнавальными масками… На набережной собралось тридцать тысяч душ, и все они аплодисментами встречали низвержение архиепископского креста, а по бульварам прогуливались разряженные женщины, зеваки и веселящиеся маски. На набережной Морфондю какой-то рабочий, переодевшийся столетней старухой-богомолкой, держал трясущимися руками чахлую веточку священного букса и вовсю веселил прохожих… Вот каков католицизм образца 1831 года…»