Оставшись в Туре до 10 сентября, Бальзак упустил счастливый случай. Июльская революция сослужила добрую службу «литературному братству». Вчерашние журналисты, занимавшиеся бумагомаранием и строчившие трактаты, путеводители, кодексы, дорвались до власти. Стендаль отправился консулом в Триест, Эмиль де Жирарден стал генеральным инспектором музеев и художественных выставок, затем депутатом, Александр Дюма получил должность хранителя библиотеки Пале-Рояля, Мериме занял пост в министерстве торговли и общественных работ, Виктор Боэн, купивший в 1826 году «Фигаро», на несколько недель был назначен префектом департамента Шарант, Филарет Шаль — атташе французского посольства в Лондоне, а Огюст Минье занял должность архивариуса в министерстве иностранных дел. Вскоре служить новому режиму будет означать извлекать выгоду для себя.

«Три славных дня» обернулись для Бальзака двойным поражением. Всей жизнью бедного писателя, ремеслом типографа, полуночными прогулками Бальзак был неразрывно связан с Парижем, а потому опасался бунта нищих, этих «уродливых и худосочных образин, ведомых убийцами и продажными девками». Эта полуголодная толпа была способна «убивать со всей самоотверженностью невинности».

Республиканцы организовали сопротивление и повели толпу на бой. Через три дня либерал-монархистам удалось совершить невероятное: они положили конец революции. Поговаривали о какой-то уловке. На самом деле республиканская партия внушала страх: все боялись возвращения 1793 года и толпы, угрожающей безопасности отдельных граждан и собственников.

Посредники короля и депутатов были в панике. Они видели, как на улице Сен-Дени, около рынка Инносан, на улице Ришелье или на улице Сен-Антуан возникал неведомый им Париж. Там появлялись люди, жившие в убогих лачугах и разогретые июльским жаром. Они были воплощением нищеты: полуобнаженные женщины, мужчины, одетые в разорванные блузы и брюки, которые держались на обрывке веревки, перекинутой через плечо. Они были босы, и лишь на некоторых были обуты стоптанные башмаки. За эти три дня были убиты 163 стража правопорядка и ранены 578. Бунтовщики потеряли 1800 человек убитыми и 4500 ранеными. В итоге толпа вернулась в свои мастерские и лачуги, но в течение всего царствования Луи-Филиппа то тут, то там происходили вооруженные стычки. А в феврале 1848-го толпа вновь вышла на улицу. На сей раз у нее появились новые вожди. В 1830 году Кавеньяк, которого Бальзак хорошо знал, сказал о республиканцах: «Мы были бессильны». А Бланки, ворвавшись в салон мадемуазель де Монгольфье, крикнул: «Прогоните романтиков!» В его глазах романтики олицетворяли готику, Средневековье, святош.

Но из нынешней революции можно было извлечь один урок. Говорят: «Ждите и смотрите». Карл X ждал. Тьер и банкир Лаффит ждали. В своем замке в Нейи ждал герцог Орлеанский. Они ждали, хотя депутаты вновь созвали заседание Палаты. Пэры Люксембург, Тьер и Жирарден вновь начали выпускать свои газеты. Банкиры ждали, чтобы рента, упавшая до 84, 50, поднялась до 125. Словом, все ждали, как скажет Гюго, когда «право сокрушит деяния».

Будущий король, казалось, был воплощением долга, взяв власть в свои руки. Провозглашенный генеральным наместником королевства 9 августа Луи-Филипп был избран королем. Королем, пообещавшим окружить трон республиканскими институтами, Королем французов, но не милостью Божьей королем Франции. Церемония коронации была заменена церемонией принесения присяги.

25 июля 1830 года Бальзак, взятый в оборот редакторами «Трактата об изящной жизни», который должен был быть опубликован в «Мод», пешком преодолел 15 километров. Он шел из «Гренадьеры», расположенной в пригороде Тура, в Саше, к своим друзьям Маргоннам. Именно этим путем пройдет Феликс де Ванденесс из «Лилии долины». Бальзак любовался мельницами и слушал скрип их крыльев, «озвучивающих долину» Эндра. Он брел по берегу реки, восхищался островами, «небольшими пригорками мелкого галечника, о которые разбивались волны», «коврами», сотканными водной растительностью.

Возвратившись в «Гренадьеру», Бальзак вновь взялся за перо. Он написал книгу о том, как добиться счастливой, изящной и «гастрономической» жизни, и при этом ему постоянно казалось, что он вот-вот умрет от скуки.

«Трактат об изящной жизни» представляет собой юмористическое эссе. При этом автор не стремился ни к какой иной цели, кроме получения гонорара.

Для того чтобы придать трактату большую убедительность, Бальзак дал читателям понять, что редакторы «Мод» Жирарден, Лотур-Мазере и сам автор встречались с Джорджем Брианом Бруммелем (1778–1840), англичанином, следящим за веяниями моды. Они взяли у него интервью в Булонь-сюр-Мер сразу после того, как он проснулся. Это была встреча с обедневшим, потрепанным Бруммелем, но это не помешало хозяину принимать гостей «в соответствии со всеми правилами хорошего тона».

Роза Фортассье, опубликовавшая прекрасную книгу о писателях и веяниях моды, провела серьезные изыскания. Она утверждает, что Бальзак никогда не встречался с Бруммелем, а сам Бруммель в описываемый период находился не в Булони или Кале, а в Кайене, куда был назначен на должность консула Его Величества короля Великобритании.

Эта должность спасла Бруммеля от нищеты, и он смог приехать в Париж, где познакомился с Талейраном, княгиней Багратион, Виктором Гюго, которого он сравнивал с «нашим Байроном». Интервью с Бруммелем было воображаемым.

И тем не менее Бальзак провел большую подготовительную работу: он прочитал «Пелем, или Приключения английского джентльмена» Булвер-Литтона и «Грэнби» лорда Норманби.

Эти две книги привели Бальзака к убеждению, что изысканность манер вырождается. Буржуазная Франция, лишенная дворянства, корпусов управления и суда, цеховых гильдий, наполеоновских парадов, стала единообразной и монотонной. Ее словно одели в униформу. Аристократия доживала свои последние дни. Отходили в прошлое этикет и условности. Оставалась лишь существенность, которая означала действительность, возведенную искусством в истину.

Вышли из моды галстук, повязанный вокруг шеи, жабо, длинные ресницы, плотно облегающие фигуру брюки, парики. Теперь мужчины носили усы или округлую бороду, напоминающую воротники эпохи Возрождения. Никто ни перед кем не снимал шляпу. А на смену туфлям пришли сапоги.

Так выглядел современный денди. Его еще называли «эстетом», «щеголем» или львом, а поскольку слово «денди» не имеет женского рода, можно говорить о львицах.

В эпоху романтизма в театрах или на ассамблеях юноши и женщины теряли над собой контроль. Они судорожно рыдали или истерически хохотали до изнеможения. Денди же всегда сохраняли невозмутимый вид. Они не принимали участия в романтическом исступлении и революционном брожении.

Денди избегал всепоглощающего труда. Ни один занятой человек не смог бы два с половиной часа в день уделять своему туалету, как это делал Анри де Марсей. Мужчины и женщины проявляли свою истинную сущность лишь во время отдыха. Изящество требует внутреннего совершенства. Искусство выбрать галстук, ленту или корсаж, как и любое другое, требует долготерпения. Говоря обо всем этом, Бальзак прежде всего имел в виду суматоху наполеоновского общества, которое так стремительно ввел в свет Император.

В «Шагреневой коже» Бальзак настоятельно советует соблюдать чувство меры, ибо тело не в состоянии справиться с нарушениями привычного образа жизни, связанного с пламенной страстью, неумеренными желаниями, жаждой золота и могущественной власти. В это время дендизм превратился в норму поведения тех, кто не желал «доводить себя до изнеможения». «Честолюбцы должны идти извилистым путем, — писал Бальзак, — самой короткой дорогой в политике». «Этот извилистый путь, — пишет Роза Фортассье, — пролегал через бульвары, террасу фельянов, тир Гризье, а вовсе не через Юридическую школу или министерские кабинеты». Денди Дизраэли, Наполеон III, никогда не расстававшийся с сигарой, Кавур, Бисмарк, будто бы выпивавший десять бутылок шампанского в день, признали правоту Бальзака.