11 февраля 1814 года Бернар-Франсуа ушел в отставку с поста администратора богоугодных заведений Тура. Он переиздал «Историю бешенства», но уже без посвящения Императору. В июле он послал министру Королевского дома брошюру о конной статуе, которую французы должны воздвигнуть для увековечения памяти Генриха IV.

Эта статуя, стоящая на Новом мосту, имеет длинную историю. Лошадь отлили для Генриха III, короля, проживавшего на принадлежавшей ему площади Дофины. Статуя Генриха IV на острове Сите была возведена в августе 1614 года и разрушена в августе 1792-го. В 1815 году ударными темпами установили временную гипсовую фигуру. На смену ей пришла современная статуя, внутри которой замурована «Генриада» Вольтера.

Бернару-Франсуа не суждено было испытать радость от претворения в жизнь его проекта. 1 ноября он был назначен на должность директора провиантской службы Парижа. Он вновь состоял под началом своего прежнего покровителя, генерального поставщика Даниеля Думерка, который получил на пять лет монопольное право поставок провианта и фуража. Жалованье Бернара-Франсуа доходило до 7500 франков в год. Семья в полном составе поселилась в доме 40 (теперь № 122) по улице Тампль.

Из Парижа вскоре исчезнут, как писал Шатобриан, «приверженцы Республики и Империи. Теперь они с воодушевлением станут приветствовать Реставрацию». Бернар-Франсуа умел приспосабливаться и не был в этом смысле исключением.

Через всю жизнь Бальзак пронес воспоминания о квартале Марэ, где ему вскоре предстояло жить. Этот квартал сохранил черты средневекового города. Узкие улочки, в большинстве своем грязные, заваленные мусором. Тусклый свет от фонаря, привязанного веревкой к столбу. В квартале насчитывалось не более 60 общественных водоемов. По утрам овернцы доставляли воду зажиточным горожанам. В домах пользовались масляными лампами. Их не гасили до самой ночи, чтобы иметь возможность поработать или просто скоротать вечер.

«О! Бродить по Парижу! Восхитительное существование!» С 1815 года Бальзак исходил вдоль и поперек этот экстравагантный Париж эпохи заката Империи. В нем были обветшалые здания, безвкусно отреставрированные, развалины разграбленного особняка с винтовыми лестницами, потайными дверцами, выходившими на соседнюю улицу, и толстыми решетками, напоминающими о тюрьме. В нем были и «лоскутные монастыри», как скажет в 1824 году Виктор Гюго о малом Пикпюсе. Париж пестрил черным, серым и бурым цветом. Революция многое разрушила, и теперь все ждали, когда вновь воцарится спокойствие, чтобы начать восстановительные работы. Великими соглядатаями Парижа тех времен стали так называемые «полуночники» — Ретиф де Ла Бретон, Виктор Гюго, Бальзак. Все трое, с разницей в 10–20 лет, предпочитали ночной город. Ночью их никто не замечал.

В 1814 году газ уже был, но его еще не провели. Во мраке ночи город принадлежал тем, кто осмеливался в столь поздний час выходить на улицу. Это артисты, которые шли куда глаза глядят из любви к бродяжничеству. Это потерявшиеся, словно в лесу, пьяницы. Это любовники, сжимавшие друг друга в объятиях. Это влюбленный, спешивший на свидание и иногда несший в руках веревочную лестницу. Это бродяга, уже вынувший нож, но вынужденный по приказу стражника остановиться…

Бесчисленное множество раз в «Часе из моей жизни» (1822), «Нищем» (1830), затем в «Феррагусе», «Златокудрой девушке», «Дьяволе в Париже» Бальзак вспомнит об этом Париже, открытие которого наполняло его молодость радостью!

«Каждая дверь вызывает у меня воспоминания, каждый уличный фонарь наводит на мысли. Еще не построен ни один дом, не снесено ни единого здания, рождение или смерть которых я бы не подстерег. Я участвую в огромном круговороте этого мира, словно я породнился с ним… Мне принадлежат бульвары, тени Тюильри, лилии Люксембургского сада, молодые колонны Пале-Рояля. Да! Никто лучше меня не знает того восхитительного времени, когда Париж засыпает, когда раздается последний стук колес запоздалой кареты, когда затихают песни подмастерьев… Возникает необъяснимое удовольствие! Видите ли, каждый бульвар имеет свои особенности, каждый час неподражаем».

Но не только аристократический бульвар Сен-Жермен, на который он попал лишь в 1829 году, стал Парижем Бальзака. Париж Бальзака — это прежде всего город мелких торговцев и ремесленников, теснившихся в узких улочках, словно сельди в бочках. Вот, например, сидит штопальница. Она занимается починкой, «расположившись в нише, изготовленной из обручей от бочек и брезента». Многие лавки раскинулись прямо под открытым небом. Торговец считает, что хорошо устроился, если у него есть стол, стул, глиняная печь, возведенная за ширмой, которая служит витриной, и если он защищен от непогоды крышей из красного холста, прикрепленного к стене. Во всех этих лавочках торгуют потрохами, зеленью, рыбой. Овощи продают бродячие торговцы, непрестанно зазывающие: «Я слышу, как болтушка несет свою петрушку». По утрам в город пригоняют стада животных, которых отводят к мяснику, и тот забивает их прямо на улице. Рынков как таковых не существует, зато есть тенты из красного холста, и под ними продают все, что душе угодно. Тут «торгуют чернилами, крысиной отравой, трутом, кремнем», каштанами. Вот торговец дарами моря восседает на стуле перед грудой ракушек. Цены зависят от времени года. Вишни стоят то два лиарда, то полсу; курица и рыба — 30 су. Бальзак, никогда не расстававшийся с воспоминаниями юности, превратился в ярого противника «роскоши», торговли в магазинах с витринами, вывесками, рекламой… Из-за этого великолепия «монета в сто су стала стоить гораздо меньше, чем некогда стоил один экю». Роскошь Парижа повлекла за собой нищету провинции и пригородов. Жертвами богатой жизни стали рабочие шелкоткацких фабрик Лиона. В «Дьяволе в Париже» (1844) Бальзак напишет: «У каждой отрасли промышленности свои ткачи»[11].

С ноября 1814-го по сентябрь 1815 года, четыре раза в день, юный Бальзак мерил Париж шагами. Родители поместили его в пансион Ж.-Ф. Лепитра, находившегося на улице Тюренн в доме 9. Теперь это дом 37–39 на той же улице. Пансион размещался в огромном здании, окна которого выходили в сад. На рассвете учеников будили «зануды», именно так в то время называли учителей интернатов. Затем следовали утренний туалет, совершаемый на скорую руку, завтрак, занятия, на которых повторяли вчерашние задания и перемена. Перед тем как отправиться на уроки, ученики, имевшие карманные деньги, задерживались у консьержа, торговавшего отвратительным кофе времен Континентальной блокады. Герой «Лилии долины» Феликс де Ванденесс страдает от того, что это угощение ему недоступно. Потом ученики строились парами и шли в лицей Карла Великого. Только государственные учреждения имели право вести обучение и выдавать аттестат об окончании учебы. Эти драконовские законы были введены во времена существования Империи, сохранились они и при Реставрации.

Моиз Ле Яуанк провел целое расследование относительно деятельности Лепитра и его заведения.

В 1814 году Бернар-Франсуа и Лепитр «возобновили знакомство». Оба были франкмасонами; оба, когда наступали смутные времена, вели двойную игру. Братаясь с экстремистами Коммуны, они в то же самое время оказывали помощь именитым гражданам, с которыми водили знакомство еще при старом режиме. Добавим к сказанному, что учебное заведение Лепитра значилось в «Королевском альманахе». С тех пор как был учрежден конкурс между четырьмя основными лицеями Парижа, пансион Лепитра часто выходил победителем.

При Людовике XVIII дородный, грузный, хромой Лепитр стал национальным героем. Бальзак вспомнил о нем в «Лилии долины» (1836). С помощью муниципального чиновника Тулана, поддерживавшего связь с роялистски настроенным генералом де Жаржэ, преданные люди готовили побег королевы из Тампля. Тулан вовлек в заговор своего коллегу Лепитра. В конце июня их обоих выдала прислужница из Тампля. В 1794 году Тулан был казнен. Лепитра бросили в тюрьму Сент-Пелажи, затем в Консьержери, но ему удалось добиться оправдательного приговора.