— Да, вы уж извините меня, я, пожалуй, лягу. — Салли встала, собираясь идти в свою палатку. Они, должно быть, видели Фриско и догадались, почему она так взволнована, подумала Салли.

Когда Эли и Поп Ярн, попрощавшись, зашагали по дороге, Салли села на постель и задумалась, стараясь понять, что с ней произошло. Она сердилась на себя и была озадачена; никак не могла разобраться в своих чувствах. Почему она так нелепо вела себя с Фриско? Что на нее нашло?

Салли всегда чувствовала себя так уверенно и спокойно в своем браке с Моррисом; она никак не думала, что с ней может случиться что-либо подобное. Она была не из тех женщин, которые себя компрометируют. И знала, что мужчины это понимают; потому и жила так спокойно в лагере среди старателей.

И вдруг это неистовое пламя вспыхнуло в ней, охватило все ее существо. Оно и сейчас жгло, терзало ее, и ей хотелось бросить все, уйти с Фриско. Но она знала, что останется с Моррисом, и ей было безмерно тяжело от этой мысли. Как могла она дойти до такого состояния? Это было смешно и гадко, унизительно! Как это случилось? Быть может, эта жизнь здесь в лагере, это одиночество, это палящее солнце виной тому, что она вдруг почувствовала себя просто женщиной, а не миссис Моррис Гауг? Быть может, это естественно, что в таких условиях мужчину и женщину начинает тянуть друг к другу и они забывают обо всем на свете? Этот дьявол Фриско просто околдовал ее!

А может быть, ее чувство к Фриско не просто мимолетное волнение крови, зажженное горячей лаской солнца, а что-то более глубокое? Не это ли предчувствовала она, когда сказала Вайолет: «Первая любовь — не последняя любовь». Быть может, она уже знала тогда, что полюбит Фриско?

Салли тут же разозлилась на себя за то, что такая мысль могла прийти ей в голову. Подумать только! Чтобы она влюбилась в Фриско Джо Мэрфи! Слава тебе господи, она не так глупа, чтобы дать ему себя одурачить. А уж он бы, конечно, одурачил ее, если бы она поверила ему и ушла с ним, пожертвовав всем, что связывает ее с Моррисом.

Даже подумать смешно, чтобы она могла так поступить. В ее браке с Моррисом было что-то окончательное, что-то решенное навсегда, от чего нельзя отречься. Пусть это не то, о чем она мечтала когда-то, и Моррис не тот, каким он был в первую пору их любви, но эта жизнь — не пустые мечты; она сама избрала ее и тем связала себя навеки. И это — единственное, что есть у них с Моррисом верного, как сказал он ей однажды.

Картина легкой безмятежной жизни, всегда овеянной любовью и счастьем, которую нарисовал ей Фриско, встала перед ней.

«Мираж! — презрительно сказала себе Салли. — Поделом мне. Уже навоображала невесть чего. Вы почтенная, замужняя женщина, миссис Гауг. Постыдились бы так вести себя!»

Она была довольна, что поставила наконец все на свое место. Однако утром, взглянув на себя в зеркальце в серебряной оправе — свадебный подарок Морриса, — Салли была раздосадована своим видом: измученное, страдальческое лицо, круги под глазами. Ей захотелось принарядиться немного, и она надела розовое платье в цветочках и тщательно пригладила волосы мокрой щеткой: бог даст, мужчины не заметят в ней ничего необычного, когда соберутся к завтраку.

Фриско не пришел, и она целый день не видела его. Только вечером, когда вставали из-за стола, Салли услышала, как Сэм и Тупая Кирка говорили о том, какую грандиозную попойку закатил Фриско у Мак-Суини прошедшей ночью. Напился в лоск и все лез в драку, затевал ссоры со всеми по очереди. А сегодня днем уехал: отправился наконец в свое пресловутое путешествие; сел в свою коляску и укатил в Кулгарди, прихватив с собой одну из девиц от мадам Марсель.

Весь день стояла удушливая жара, доходившая до ста двенадцати градусов в тени; весь день внезапно налетали смерчи, крутившие в воздухе красную пыль. Салли подавала обед в своей столовой, как вдруг, подняв глаза, увидела, что к ней направляются Олф Брайрли и Динни Квин.

Вся в поту, изнемогая от жары, измученная гонкой и суетой, обычными в обеденное время, Салли растерялась, увидев гостей, и даже как будто не очень обрадовалась им. Она сразу подумала о том, какое на ней грязное платье. Вода была слишком дорога в те дни, чтобы тратить ее на стирку. Волосы влажными прядями падали Салли на глаза и выбивались из пучка, который обычно таким аккуратным клубочком лежал у нее на затылке. Салли так разволновалась, что выронила тарелку, которую передавала Калгурле, и залила себе супом платье. Тут уж она чуть не заплакала от огорчения.

— Ну и ну! — сказал Олф. — Зачем вам все это нужно, миссис Гауг?

— А что же мне еще делать? — возразила Салли.

— А где Морри?

— Он ищет золото около Лейк-Дарлота, — сказала Салли и поспешила прибавить: — Подождите немного, пообедаете со мной, и мы тогда поговорим обо всем, а сейчас мне нужно накормить всех этих голодных людей.

Олф и Динни уселись на землю и стали ждать, пока Салли управится с делами.

Чтобы угостить мистера Брайрли и Динни, Салли отложила немного тушеного мяса, которое она приготовила для посетителей, и отрезала кусок пирога с сушеными яблоками. Эли, Сэм Маллет, Тупая Кирка и еще кое-кто из старателей, покончив с едой, вышли из-под навеса и увидали Олфа и Динни; они радостно приветствовали их, окружили и принялись расспрашивать о новостях в Кулгарди и о том, что занесло их в Хэннан.

Но когда Салли освободилась, она живо выпроводила Сэма и всех остальных, а Динни и Олфа увела обедать под навес. Это были ее старые друзья, ей хотелось поговорить с ними, и все это поняли…

Ну, конечно, она очень устала и замучилась; день был такой тяжелый — жара и пыль. Вот все, что могла сказать Салли, пытаясь объяснить, почему, когда она подняла тяжелый котелок с водой, ей сделалось дурно.

Она очнулась на постели у себя в палатке; Олф и Динни хлопотали возле нее. Они уже успели раздобыть где-то виски и заставили ее выпить. Олф вытер ей лицо и руки мокрой тряпкой.

Салли страшно разозлилась на себя за этот обморок. Никогда еще не случалось с ней подобных глупостей, сказала она. Она тут же заявила, что ей уже лучше, и захотела во что бы то ни стало выйти из палатки и посидеть в своем трехногом кресле. На воздухе было немного прохладнее, но пылавший в небе багровый закат предвещал еще один изнурительно знойный день.

Калгурла уже перемыла посуду и теперь подметала вокруг навеса.

— Калгурла! — позвала Салли.

Туземка подошла к ней.

— Поставь масло в погреб, а хлеб убери в большую жестяную коробку, — сказала Салли. — Ты закрыла сладкое от мух и муравьев?

— Э-хем, — пробормотала Калгурла и пошла обратно.

— А вы сумели приручить ее, мэм, — сказал Динни.

— Да нет, вряд ли, — Салли улыбнулась. — Но пока не вернется Моррис, она, вероятно, от меня не уйдет. А потом я не стану ее удерживать. Ей, конечно, хочется к своим. Она была очень добра ко мне, я ей многим обязана.

Салли поняла, что Динни и Олф слышали о том, как она заболела по дороге в Лейк-Дарлот. Они ее не расспрашивали, и она, боясь, как бы они не стали осуждать Морриса, торопливо заговорила о другом. Она рассказала, как прииск разрастается у нее на глазах; Хэннан процветает: чуть ли не каждый день открываются новые рудники, и спекулятивная горячка достигла апогея.

Олф сказал, что они с Динни хотят забраться поглубже в заросли, поставить палатку и поискать вокруг. Леди Лора не оправдала ожиданий. Они вложили в нее все свои деньги, а теперь рудник закрылся. Дела идут невесело в Кулгарди. Олф решил поискать работы на боулдерских рудниках или отправиться на разведку вместе с Динни.

— Когда лорд Фингал провалился со своим Лондондерри, это было тяжелым ударом для Кулгарди, — сказал Олф.

— Английские вкладчики боятся теперь кулгардийских предприятий, как огня, — пояснил Динни. — И ничего нет удивительного. Лондондерри расславили как самое богатое месторождение на земле, и лорд Фингал заплатил за него сто восемьдесят тысяч фунтов стерлингов. Акций было выпущено на семьсот тысяч фунтов. Но оказалось, что все жильное золото уже выбрано старателями еще до продажи, и Фингалу удавалось добывать всего лишь по нескольку унций, когда он заложил шахту и начал проходку.