— Теперь предприниматели воспрянули духом, когда почуяли, что вокруг Хэннана открываются новые месторождения жильного золота, — заметил Олф. — Но, по-моему, Кулгарди еще оправится. Не хочется терять веру в старый лагерь.

— В горнорудном деле на одной вере, без капитала, далеко не уедешь, — возразил Динни. — Нутром чую, что именно Хэннан пойдет теперь в гору. Черта с два его что-нибудь остановит, когда десятки рудников уже на полном ходу и разведчики расходятся во все стороны от него, а там, глядишь, через месяц-другой и железная дорога откроется.

Если старатели заведут разговор о золоте и о том, какой прииск обставит все остальные, — одному богу известно, когда это может прийти к концу. Потеряв терпение, Салли перевела разговор на другое. Ей уже до смерти надоело слушать про золото и про закладку шахт.

— Как поживает Лора? — спросила она. — Она тоже собирается в Хэннан?

Олф бросил на Салли радостный и смущенный взгляд.

— Лора здорова, — ответил он, — она сейчас поехала на побережье, пробудет там несколько месяцев до родов.

Его благоговейная радость мгновенно передалась Салли. Пораженная, взволнованная, обрадованная, она воскликнула:

— Да что вы говорите! Как я рада за вас обоих, мистер Брайрли!

— Лора не хотела ехать, — сказал Олф. — Нелегко было ее уговорить. Но я считал, что ей нельзя оставаться летом на прииске. Ребенка нужно родить в гигиенической обстановке. В Кулгарди свирепствует тиф, больница в ужасном состоянии. А сестра О’Брайен и сестра Миллер уехали. Достать свежие продукты почти невозможно. Воды нет.

— Люди мрут как мухи — по десятку в день, — добавил Динни. — Ребята боятся ложиться в больницу и помирают у себя в палатках; на кладбище столько новых могил, что ступить негде. Гробовщики наживают целые состояния; сколачивают гробы из старых ящиков и красят их в черный цвет. А теперь и краска кончилась. Боб Харден отправился на вечный покой в гробу, сбитом из ящиков с надписью: «Взрывчатое, огнеопасно!»

Динни криво усмехнулся.

— Может, этакие шутки и неуместны, мэм, но в такое тяжелое время не грех иногда и посмеяться.

— Да, я вот тоже смеюсь, мистер Квин, — сказала Салли.

— А ведь и вам следовало бы поехать на побережье, мэм, — сказал вдруг Динни.

Салли почувствовала, как кровь горячей волной хлынула ей в лицо.

— Мне? — удивленно переспросила она. Уж не думает ли Динни, что и она беременна? — Я только недавно оправилась от болезни, — проговорила она медленно. А теперь я очень занята. Вот когда Моррис вернется, он, конечно, устроит, чтобы я могла куда-нибудь поехать отдохнуть.

— Лучше бы не откладывать, — сказал Динни участливо. — Почтальон говорил мне, что на перегоне от Бураббина до Ринс-Соук лошади падают на дорогах. С водой плохо, и похоже, что будет еще хуже. О расходах вы не думайте, мэм. Мы с Олфом возьмем это на себя, а Морри потом сочтется с нами.

«Так они и в самом деле решили, что я беременна!» — ахнула про себя Салли.

— Нет, нет, — воскликнула она, испытывая одновременно и смущение, и какое-то затаенное ликование. — Я не могу никуда ехать, пока не вернется Моррис. Но спасибо, спасибо вам обоим за вашу заботу!

— А как поживает Мари, мадам Робийяр? — помолчав спросила Салли. — Вы давно ее не видели?

— Я видел Робби на днях, — сказал Динни. — Его мать умерла в Англии, старик приехал сюда — будет теперь жить с сыном. Робби говорил, что они тоже думают перебраться в Хэннан.

— Вот бы хорошо! — воскликнула Салли. — Хэннан для меня станет совсем другим, если здесь будут Мари и Лора.

Олф и Динни посидели еще немного, рассказали обо всех происшествиях в Кулгарди. Был большой пожар — целый квартал выгорел, боялись, что от поселка ничего не останется. Лачуги из парусины и старых корабельных досок пылали, как спичечные коробки. Пламя столбом поднималось к небу, и говорят, что зарево было видно за много миль. Почтовую контору еле удалось отстоять. Люди сбежались со всех окрестных лагерей — даже туземцы и афганцы, — чтобы тушить пожар.

Гостиница Фогарти тоже была в опасности. Сараи во дворе сгорели. Билл и миссис Фогарти боролись с огнем как черти. Но ведь у них дом из гофрированного железа, его было легче отстоять. А редакция газеты и один из банков сгорели дотла.

Олф благодарил бога за то, что Лора уехала с дилижансом за несколько дней до пожара. Она живет теперь на ферме около Гилдфорда и в каждом письме пишет Олфу о том, как добры к ней его друзья, у которых она остановилась, и какая у них прекрасная ферма.

Олф вытащил из кармана пачку писем; Лора описывала фруктовые деревья в цвету и лужайки, покрытые такой свежей зеленой травкой, что ее хочется съесть. Лора пьет очень много молока и ест апельсины, когда только ей вздумается. Занята она тем, что целыми днями шьет распашонки и вяжет из шерсти крошечные чепчики и башмачки. Иногда ходит к реке погулять и нарвать цветов. Какое это упоительное зрелище — так много воды! И река светлая, серебристая и так мирно течет меж зеленых пастбищ. А какой здесь воздух — свежий-свежий! Он вливает в тебя силы, и кажется, что молодеешь с каждым днем… — словом, Лора чувствует себя как нельзя лучше. «Если бы только ты был со мной, милый, как бы мы были счастливы…»

Олф Брайрли вздохнул и спрятал письма в карман.

— Такая обида, что я не могу поехать к Лоре сейчас, когда я ей особенно нужен! Но ничего не поделаешь, приходится торчать здесь. Нужно сколотить деньжат для нее и для малыша.

— Ну, ну, не вешай нос, Олф, — сказал Динни. — Мы с тобой все это наладим. Ты будешь работать на руднике, а я пойду на разведку, чтобы, кроме твоего жалованья, было немножко денег на всякий случай.

Когда они ушли, Салли откинулась на спинку кресла и долго смотрела в огромную, бездонную чашу неба. Розовое пламя заката гасло за темнеющими деревьями. Последние лучи догорали на пыльных, обветшалых палатках, на грудах отвала и стрелах копров, торчащих на склоне горного кряжа.

Но для Салли багряный отблеск заката и золотое мерцание звезд в лиловато-зеленом вечернем небе говорили только об одном: завтра опять будет знойный день, палящее солнце и свыше ста градусов в тени. А тени так мало! Только редкое черное кружево, которое отбрасывают на землю худосочные деревья, да еще пятна тени под навесом. Издали до Салли доносились пьяные голоса, крики игроков в ту-ап; с дороги долетела чья-то песня.

Салли охватило какое-то странное волнение: она испытывала и страх и щемящую радость. Неужели это правда — то, на что намекал Динни? Какой срам, что ей ничего в голову не приходило, пока Динни не навел ее на эту мысль.

Салли поднялась и сверху вниз оглядела себя. Она увидела, как туго облегает ее засаленное, насквозь пропыленное голубое платье. До сих пор она думала, что фигура у нее расплылась оттого, что она перестала носить корсет. Такое облегчение — ходить без корсета в эту жару! И кроме того, корсет — это драгоценность, его нужно беречь для особо торжественных случаев. О других признаках приближающегося материнства Салли знала до смешного мало и была очень обескуражена, обнаружив свое невежество.

— Калгурла!

Туземка сидела на корточках у очага и, не шевелясь, смотрела в темноту. Она подняла голову, когда Салли подошла к ней.

— У меня будет ребенок? Да? Скажи! — спросила Салли.

— Э-хем, — спокойно ответила Калгурла и опять погрузилась в угрюмую задумчивость.

Салли вернулась к своему креслу. Радость душила ее. Случилось то, о чем она мечтала с первого дня замужества, чего так долго и тщетно ждала. Моррис не хотел иметь детей. Он считал, что Салли не должна рожать, пока они не разбогатеют. А теперь у нее все-таки будет ребенок, скоро она станет матерью. Как примет Моррис это известие? Едва ли он так обрадуется, как она. Но потом привыкнет и будет рад. Как может быть иначе?

В конце концов он не может винить ее в том, что произошло. Он сам виноват не меньше. Как забыть первую ночь в Хэннане и много других ночей, когда Моррис грубо подчинял ее своей страсти и его объятия были так непохожи на нежную любовную ласку, которой он дарил ее в первые годы их совместной жизни. Улыбаясь и замирая от восторга, Салли прислушивалась к происходящему внутри нее чуду, и ей казалось невероятным, чтобы Моррис мог не разделить ее радости. Забавно представить себе Морриса в роли отца. Он, наверно, будет страшно важничать и сразу преисполнится чувством собственности — как Бардок, когда Маритана родила ребенка.