Дядя и его брат взяли к себе двух старших мальчиков. Черный Джимми с остальным семейством немедленно покинул свою хижину — в ней теперь обитал «злой дух», — а упоминание имени Мэри, согласно туземному этикету, стало «табу».

Джимми перебрался поближе к могилам своих предков, забрав с собой стадо овец, уменьшавшееся день за днем (дядины дела пошатнулись под натиском засухи, эпидемий среди овец, кризиса, спекулянтов шерстью и из-за несговорчивости правления банка), и все свое хозяйство: несколько кусков коры, тлеющую головню, закопченную трубку, несколько одеял и засаленных ковриков из шкур опоссумов, связку хвостов кенгуру и т. д., четырех безнадзорных ребятишек и полдюжины паршивых собачонок, изредка согреваясь глотком «чуть-чуть рому».

Четыре маленьких австралийца зарастали грязью и дичали, питались недожаренным мясом кенгуру, опоссума и сумчатых медведей, изредка лакомясь личинками и варанами, — и умирали один за другим, как это случается с туземцами, когда их захватывает волна цивилизации. После смерти каждого ребенка Джимми незамедлительно переезжал на новое место, оставляя прежнюю лачугу во владении «злого духа», и строил себе новую, каждый раз все с меньшими претензиями.

Наконец он остался один — последний из своего рода, и ему осталось лишь оплакивать свою участь в одиночестве. Но вот однажды ночью злой дух пришел и сел рядом с королем Джимми, — и он тоже переселился в страну своих отцов, а его лачуга сгнила и сровнялась с землей, и место ее поросло травой.

Я восхищался Джо. Я считал, что ни один белый мальчишка не знает и не умеет столько, сколько он. Джо безошибочно отыскивал опоссумов по запаху, и я твердо верил, что он видел на много метров сквозь самую мутную воду; когда у меня однажды затонул кораблик и я не знал точно где, он достал его со дна с первого же раза. Из катушек, палочек и кусочков коры он мастерил игрушечные фермы с жилым домом, бойней, овчарнями и всем прочим, со своими собственными добавлениями и усовершенствованиями, которые не без успеха можно было бы использовать на практике. Он чрезвычайно оригинально и вдохновенно врал, когда разговор касался предметов, о которых он не имел ни малейшего представления. Чрезвычайно интересно описал он мне визит своего отца к королеве Виктории, между прочим, упомянув, что его отец перешел Темзу, не замочив ног.

Он также рассказывал мне, как однажды он, Джо, привязал к столбу веранды полицейского из конного отряда и отхлестал его пучком сосновых веток, прекратив экзекуцию лишь тогда, когда ветки истрепались и сам он устал. Я пробовал расспрашивать Джимми об этих событиях, но, по-видимому, старый король позабыл о них.

Джо умел складывать большие кучи из малого количества валежника лучше любого из местных черных и белых бродяг и бездельников. У него были задатки прирожденного архитектора. Он вкладывал в свои поленницы массу труда — они у него были в форме полумесяца, полые изнутри и стояли выпуклой стороной к дому — для успокоения хозяйственного ока. Джо не любил неприятностей, ибо он унаследовал от отца любовь к миру и спокойствию. Дядя обычно возвращался домой после наступления темноты, и к этому времени Джо разводил в разных местах, на безопасном расстоянии от дома, множество маленьких костров, чтобы создать впечатление, что «выжигание» протекает удовлетворительно.

Как-то, уже весной, мы с Джо повздорили с одной старой ведьмой, которой не понравилось, что мы купаемся перед ее лачугой. В наказание она реквизировала часть нашего гардероба. Мы не много потеряли бы, даже если бы она забрала его целиком, но нас глубоко возмутили ее действия, тем более что они сопровождались нелитературными выражениями по нашему адресу.

Заняв безопасную позицию на другой стороне пруда, Джо обратился к ней со следующей речью.

— Эй ты! Печеная рожа, сахарные глаза, мученый мешок — вот ты кто!

«Мученый мешок» должно было означать «мешок с мукой», а сахар, который выдавался туземцам в пайке, был грязноват. Вооружившись подпоркой для белья, она ринулась на нашу сторону и показала неплохое время; но мы переплыли заводь, и только она нас и видела вместе с нашей одеждой.

Это мелкое происшествие чуть было не изменило всей моей жизни. Примерно через час после нашего столкновения дядя проезжал мимо дома «мученого мешка», и она нажаловалась ему на нас; в тот же вечер одна из поленниц Джо — его последнее и наиболее тщательно выполненное сооружение — рухнула, когда тетка в темноте попыталась вытащить из нее ветку; тетка страшно напугалась, что могло иметь очень серьезные последствия.

За все это, вместе взятое, дядя выдрал нас обоих без всякой расовой дискриминации и отправил спать без ужина.

В поисках утешения мы явились к Джимми, но у отца Джо не нашел ни сочувствия, ни ужина, а меня Джимми отправил домой с отеческим наставлением «не ходить с этим мальчишка», то есть с Джо.

На другой день мы с Джо ушли вниз по речке и у заводи, расправляясь с котелком вареных раков и куском овсяной лепешки, обсудили создавшееся положение. Мы пришли к выводу, что жизнь стала невыносимой, и решили удалиться за пределы цивилизованных районов. Джо сказал, что он знает одно место, миль за пятьсот, где есть лагуны и заводи по десять миль шириной, кишащие утками и рыбой, и где черные какаду, кенгуру и вомбаты только того и дожидаются, чтобы их сшибли палкой.

Я решил немедленно превратиться в туземца; мы достали заржавленную сковородку без ручки и зажарили на ней пригоршню жирных желтых личинок, но только было я собрался отведать этого блюда, как мы были обнаружены, и для пресечения наших замыслов была приведена в действие вся семейная машина принуждения. Выковыривая личинок из-под коры дубов, мы сломали новые ножницы для стрижки овец и решили взять по лезвию, считая, что больше нам ничего не оставалось делать. Дяде эти ножницы были очень нужны, и он встретил нас дома с кнутом в руках и задал обоим порку, опять не принимая во внимание разницу в цвете кожи. Всю ночь и весь следующий день я сожалел об его беспристрастии. Меня отправили домой, а Джо дядя вскоре взял с собой перегонять скот. Если бы обстоятельства сложились иначе, я, быть может, прожил бы вольную и беспечную жизнь и мирно умер бы вместе с последним из моих названых соплеменников.

Джо умер от чахотки на одном из перегонов. Когда он умирал, дядя спросил его:

— Может, тебе чего-нибудь хочется?

— Чуть-чуть рому, хозяин, — ответил Джо.

Это были его последние слова. Он выпил ром и тихо скончался.

Дома я первый узнал о его смерти. Я тогда был еще мальчишкой и кинулся в дом с криком:

— Мама! Мама! Тетин Джо умер!

В доме в это время были гости, и так как старшего сына моей тетки по матери тоже звали Джо, в честь деда — главы рода (нашего, а не рода Черного Джо), — все были как громом поражены, услышав эту весть. Однако после того как меня с пристрастием допросили, ошибка выяснилась и мне как следует влетело; вконец расстроенный, я удалился в укромный уголок за свиным хлевом, куда я всегда уходил в тяжелые минуты жизни.

— Ничто, я вам скажу, — начал Митчелл, — так не бесит собаку за забором, как если другая появляется с наружной стороны забора и принимается нюхать землю и лаять на первую сквозь щели, в то время как та не может выбраться наружу. Второй пес может быть или совершенным незнакомцем, или закадычным другом первого; он может вообще не лаять, а лишь сопеть — для собаки за забором это не имеет ровно никакого значения.

Обычно начинает перебранку собака за забором, а вторая лишь возмущается и злится оттого, что та разозлилась первая и устроила скандал неизвестно из-за чего. Вторая тоже принимается лаять и только подливает масла в огонь. Первая собака беснуется так, что у нее изо рта летит во все стороны пена, она в ярости хватает ее, и при этом ее челюсти очень напоминают срабатывающие капканы.

Трудно сказать, почему собака за забором впадает в такую ярость; но скорее всего, она думает, что пришедшая собака пользуется ее невыгодным положением и кичится своим превосходством. Так или иначе, но ярость первой собаки нарастает по мере того, как разгорается ссора, и наконец она принимается кусать собственный хвост от злости, что не может выйти из-за забора и сожрать чужую собаку. И уж если бы ей удалось выбраться наружу, она бы разорвала ее в клочья или, во всяком случае, постаралась бы ее разорвать, будь это даже ее родная сестра.