— И почему это родители всегда такие неблагоразумные! — воскликнула Лора.

— Тогда мы с Моррисом бежали. Доехали верхом до Банбери, а там сели на пароход и добрались до Фримантла, где и поженились. Папа и мама так мне и не простили этого.

— Ваши родители живы? — спросила Мари.

— Папа утонул, пытаясь переправиться через реку во время разлива, — сказала Салли, и лицо ее омрачилось. — Мама умерла в прошлом году.

— Но вы не жалеете, что вышли за Морриса? — спросила Лора, думая про себя: не сошла ли уже романтическая позолота с этого брака?

— О нет! — горячо воскликнула Салли. — Мы были очень счастливы, хотя иной раз и выпадали трудные минуты. Сначала мы жили в гостинице в Перте, и Моррис накупил мне кучу нарядов. Я ведь была просто деревенской девчонкой, и он решил, что меня нужно учить, как вести себя. Мама пришла бы в ужас от одной мысли, что кто-нибудь из ее дочерей не умеет держаться в обществе мило и достойно. Но Моррис заставлял меня ходить взад и вперед по комнате, чтобы проверить, сумею ли я справиться со шлейфом вечернего платья, и сотни раз я должна была репетировать реверансы, прежде чем он повел меня обедать к леди Робинсон. Сэр Уильям Робинсон сердился на Морриса за то, что Моррис, по его выражению, злоупотребил колониальным гостеприимством и бежал не с той дочкой, с какой надо было; но все же он принял нас очень хорошо. В конце концов Моррис поссорился с ним из-за чего-то другого. Я так и не узнала, из-за чего. А потом мы уехали.

Отец Морриса купил ему овцеводческую ферму за Йорком. Моррис был очень доволен, но я с самого начала поняла, что у нас ничего не выйдет. В этой местности нет воды и рабочих ничем не заманишь, а Моррис хотел жить так, как будто он в английском поместье. Когда Моррис продал Буингарра и вложил все деньги в фрезерские рудники в Южном Кресте, его отец рассердился. Он перестал помогать нам, а тут рудники закрылись, и мы, конечно, остались ни с чем. Как-то надо было жить, и я открыла пансион. Моррис злился на меня за это, но не могла же я все время брать в долг у лавочников и занимать деньги.

Салли заговорила тише, в ее голосе слышался горький вызов:

— Моррис считает, что с меня достаточно быть миссис Моррис Фитц-Моррис Гауг, но я говорю ему, что я дочь пионера, не стыжусь работы и буду делать то, что нужно, чтобы заработать кусок хлеба.

Она вскочила и пошла прочь.

Мари и Лора, переглянувшись, поднялись с камня, на котором сидели, и побежали за ней. Салли обернулась и посмотрела на них в упор, глаза ее сверкали.

— Я не виню Морриса — сказала она. — Просто мы слишком по-разному воспитаны, от этого и все размолвки между нами. Я люблю его. И уверена, что он любит меня, хотя этого, быть может, и не скажешь, судя по тому, как он заставляет меня ждать его здесь. Даже не потрудился приехать и встретить.

Она вдруг заплакала. Но когда Мари и Лора начали утешать ее и подыскивать оправдания для Морриса, уверяя, что он, конечно, хотел приехать, да не смог, Салли быстро овладела собой.

— Какая я дура! — воскликнула она, улыбаясь сквозь слезы.

И они направились к городу, весело болтая и смеясь, как будто ничто не нарушило их приятной прогулки.

Однажды, когда подруги, набрав большие букеты цветов, возвращались под вечер в гостиницу Фогарти и проходили по одной из улиц мимо жалких хибарок из гофрированного железа и циновок, они увидели, что у окон сидят китайские и японские девушки. Девушки эти казались неживыми, точно куклы с раскрашенными лицами и тщательно причесанными волосами. Мари остановилась и, улыбаясь, принялась разглядывать их. Салли изумленно ахнула, но Лора была шокирована и, отвернувшись, ускорила шаг. Девушки в окнах смотрели на них неподвижными черными глазами, без улыбки, словно это были просто картинки, вставленные в деревянные оконные рамы этих убогих домишек.

Широкая улица была почти пуста. Только двое-трое мужчин медленно шагали по пыльной мостовой. На дальнем конце стоял дом побольше, тоже из гофрированного железа, но с узкой деревянной верандой. На веранде в большом кресле сидела полная женщина средних лет, туго затянутая, в черном платье, а возле нее расположилось несколько девушек. Одна из них пела по-французски:

Услышав с детства знакомый напев и звуки родного языка, Мари радостно вскрикнула. Какая неожиданность — встретить соотечественниц в этом захолустье! Через минуту она уже весело болтала с девушкой, которая пела, с полной женщиной и с остальными девицами. И они ей отвечали так же приветливо, смеясь и чуть не плача, словно были давними друзьями, которые каким-то чудом встретились после долгой разлуки. Ничего не поделаешь, пришлось Мари и ее приятельницам согласиться выпить чашку чая с мадам и девушками. В такую рань посетителей не предвидится, объяснила мадам, да и, кроме того, все мужчины ушли искать золото. Дела совсем плохи.

Лора пришла в ужас. Она попыталась отговорить Салли от этого чаепития, но Мари была уже на веранде, а Салли считала, что не может бросить ее одну. И даже на Лору подействовало добродушное гостеприимство мадам и попытки смеющихся девушек успокоить ее.

Бедная Лора, она была в большом смущении: она не хотела ни бросить Мари и Салли в такой компании, ни обидеть хозяек чопорным и нелюбезным поведением. Поэтому она старалась принять непринужденный вид, сидя за чашкой чая с женщинами легкого поведения в веселом доме. Но как она обрушилась на Мари, когда они наконец вышли и направились по дороге к гостинице!

Разумеется, с ее стороны такой порыв был большой неосторожностью, призналась Мари, и она очень сожалеет об этом. Ей не следовало тащить Лору и Салли в общество этих «невозможных» женщин, как Лора называла их. Но, оправдывалась Мари, она совершенно забыла, кто они и что они, когда услышала, как поет Лили. Лора и представить себе не может, какая это радость — услышать опять родной язык и говорить на нем, если не слышала его так давно. Кроме того, некоторые французы смотрят на проституцию несколько иначе, чем англичане: они считают ее институтом, охраняющим семью, хотя сама Мари не разделяет этой точки зрения. Ее научили видеть в этих женщинах несчастных жертв нищеты, которые вынуждены вести такой образ жизни, какой ни одна женщина не изберет добровольно.

Салли призналась, что не согласна с Лорой и не считает, что молодым замужним женщинам не подобает разговаривать с такими особами. Верно, она не спорит, это ужасно, что такая вот темноволосая, задумчивая Нина или эта Лили, такая изящная и живая, вынуждены подчиняться грубым ласкам любого постороннего мужчины, чтобы заработать денег для мадам Марсель; и все же девушки не кажутся несчастными.

Бэлл выглядит крепче и выносливее, чем Лили, и более пригодной для своей профессии. Кроме того, она красивая женщина, белокурая и румяная, с небесно-голубыми глазами и высокой грудью — англичанка, и гордится этим. Живет у мадам лишь до тех пор, пока не получит возможность купить себе собственный домик. Один из ее клиентов обещал ей помочь устроиться самостоятельно, как только мадам ее отпустит. Берта — немка, молчаливая и тихая, один глаз у нее косит.

Лили уверяла, что мадам относится очень хорошо к своим девушкам, одна из них уже вышла замуж за богатого золотоискателя. Мадам загребает кучу денег, через несколько лет она намерена закрыть свое заведение и стать почтенной женщиной; обещает подыскать всем девушкам хороших мужей — при условии, чтобы каждая поработала на нее три года. На приисках так мало женщин, что найти мужа нетрудно.

Лили заявила, что она лично не собирается второй раз замуж. Муж, оперный певец, ее бросил, когда ей не было еще и двадцати лет. Она ничего не умеет, и зарабатывать себе кусок хлеба ей приходится только таким вот способом. Она ждет того времени, когда сама сможет выбирать себе любовников, и надеется уговорить какого-нибудь мужчину доставить ее обратно в Париж.