О ТВОЕЙ СЕМЬЕ Вдали от фронтовых дорог Есть светлоглазый городок. Не затемняют там огней, И ночью — света хоровод. Я там провел не много дней, Пока прошел апрельский лед. Я заходил к твоей семье, Послушай о ее житье. Жены твоей я не застал — Ты знаешь, там теперь завод. Я с мальчиком твоим играл И ждал, когда она придет. Он теребил мои ремни — Ему понравились они. Он синеглаз и белобрыс, Высоколоб, совсем как ты. В черты его лица влились Твои знакомые черты. Родившийся вблизи Карпат, Меня он спрашивал не раз, Когда поедем мы назад; И я ответил — близок час! А к вечеру пришла она, Твоя любовь, твоя жена. Она, усталая, вошла, Сняла платок, подарок твой, Кивнула гордой головой, И стала комната светла. Апрельский день за речкой гас, Твой мальчик спал и видел сны, И твой портрет смотрел на нас, Во Львове снятый до войны. Я рассказал, как минный вал Тебя в укрытье миновал, Как между двух горящих сел Ты батальон в атаку вел. Я умолчал, — как ты просил, — Что ты два раза ранен был. В углу с клубком сидела мать. И я тебе не стану лгать: Немного сгорбилась она, В ее глазах — туман тоски, И горестная седина Пробилась на ее виски. Я видел — всё в дому твоем Полно дыханием твоим, И я не спрашивал о том, По-прежнему ли ты любим. 1942 ТРИНАДЦАТЬ ГВАРДЕЙЦЕВ Военное время запишет На мраморе их имена. Полынною горечью дышит В степях раскаленных война. Нагрелись тяжелые шлемы, Глаза обжигает песком, И пишутся ныне поэмы Еще не пером, а штыком. Не бронза еще и не мрамор, А просто гвардейцы они, О них, о тринадцати храбрых, Весь фронт говорит в эти дни, Как встретили наши тринадцать Удар батальона врагов, Как их за высотку сражаться Повел лейтенант Шевелев. Косматое небо шаталось, И солнце июльское жгло. Ты помнишь, когда-то считалось Тринадцать — плохое число. Но мы суеверью не верим — Тринадцать гвардейцев — заслон, Гвардейское мужество мерим Умением, а не числом. И все они живы остались, Хоть каждый огнем опален. Советскою встреченный сталью, Фашистский полег батальон. Другие идут чужеземцы — Пусть знают урок этих дней: Таких, как тринадцать гвардейцев, У нас миллионы парней. Тринадцать фамилий в легендах Когда-нибудь будут звучать. Мы вспомним патронные ленты На черных от пота плечах, Их лица, седые от пыли... И вспомним, как в гари степной Мы воду соленую пили С такими из фляги одной. 1942 Станица Сиротинская ПОСЛАНИЕ ПОЭТАМ
Мои друзья и недруги былые, Мне хочется окликнуть вас теперь, В годину испытания России, В годину мук, сражений и потерь. У каждого из нас особый норов, Все у другого кажется не так. Но время ли сейчас для клубных споров, Газетных стычек и журнальных драк? Я позабыл о спорах и разладе И понял, что у всех одни враги, В тот день, когда на интендантском складе Поэты примеряли сапоги. Паек и литер... Дальняя дорожка. — Мне в Львов! — Мне в Гродно! — А тебе куда? — За Конотопом первая бомбежка И опрокинутые поезда. Позвякивает тормоз Вестингауза, Таинственно мерцает синий свет. Со мной в купе Твардовский и Алтаузен. Ты помнишь Джека? Джека больше нет. Он знал провалы, горе, неудачи, Ни знаменит он не был, ни богат. Но встретил смерть, не прячась и не плача, Как коммунист, романтик и солдат. А мы, что чудом оставались живы, Когда бесился разрывной свинец, Пронесшие сквозь огненные взрывы И чистоту и преданность сердец, Грустней и жестче сделавшись с годами, Не изменили песне боевой. Друзья поэты! Маяковский с нами, Багрицкий в нашей сумке полевой. Они в тяжелый час не замолкали, На тихий край не предъявляли прав: Страницы книжек пули пробивали, С людскою кровью кровь стиха смешав. Мы по ночам стихи в землянках пишем, И каждая высотка — наш Парнас. Как весь народ, горючим дымом дышим, И пусть забыли девушки про нас... Зато, пред тем как раскурить газеты, Стихи читают вслух и про себя. В строю походном движутся поэты, Страдая, ненавидя и любя. 1942 |
