«Земли щепотку я с собой не брал...» Земли щепотку я с собой не брал Но кто из нас не ощущал тоски, Когда последний город отмерцал И за холмами скрылись огоньки? Не горевал, как в древности, Путивль, Но ждали оперсводку вдалеке, Из тех лесов, где стрелки на пути И надписи на польском языке. Из тех лесов, где образы мадонн На перекрестьях гравийных дорог. Казаки пели про широкий Дон, И был, как Дон, их конный строй широк. И думал я, шагая по лесам, Среди разбушевавшейся земли: Как хорошо, что мы родились там, Как хорошо, что мы сюда пришли. 1939 Белосток ГОРОДОК ДОЛМАТОВЩИЗНЫ Где еще, когда увижу в жизни За дождем родимый огонек? Скоро мы войдем в Долматовщизны — Узенький горбатый городок. Кони тихо движутся во мраке, Бурками укрыты до хвоста. Их ведут кубанские казаки В темные полесские места. Запахи, изведанные в детстве, Снова наплывают на меня. Справа, слева, рядом, по соседству — Всюду здесь живет моя родня. Ей навстречу едут люди в бурках. Кажется, колонне нет конца. Краткий отдых. Песня. Перекурка. Толпы возле каждого бойца. Осень. Плеск оранжевых раскрылий. Мы стоим средь дождевых лучей У истока тысячи фамилий Киевлян, минчан и москвичей. Нет пределов для моей отчизны. Широки советские края. Тихий городок Долматовщизны — Видно, тоже — родина моя. 1939 Вильно «Я помню тебя не такой...» Я помню тебя не такой. Неправда! Я даже не думал, Какая ты. Сквозь непокой, Сквозь радость и рядом с тоской Ты шла незаметной, угрюмой, А может, веселой... Вот так Растут безразлично деревья И ветви сплетают, никак Не в силах рвануться в кочевье. Теперь мы опять далеки, По-новому ты дорога мне. На Вильно несутся полки, Гремят под копытами камни. И кажется, будто со мной Ты мчишься по осени рядом Дорогой степной и лесной, С армейской разведки отрядом. Мы рядом, мы вместе, поверь, Вся жизнь потекла по-другому. Я мчусь к незнакомому дому, Стучусь в неизвестную дверь. Земля полыхает вокруг, Оружье сверкает сурово, И нежное слово подруг Ведет нас, как родины слово. 1939 УЛИЦА СВЯТОГО ДОМИНИКА
Наш батальон у воеводства бился, У старых почерневших колоннад. Вдруг танк заскрежетал, остановился — Его подбили связкою гранат. К нему бежали черные уланы С тяжелыми винтовками в руках, И в смотровые щели из нагана Стрелял студентик в роговых очках. Облили танк зеленым керосином. Дровами обложили. Подожгли. Был полон город криком журавлиным, Летя на юг, рыдали журавли. Еще стреляла пушка по колоннам... Потом она замолкла. И тогда Из всех щелей по плитам раскаленным К троим танкистам поползла беда. Ни стона не услышали, ни крика. Шла пузырями краска по броне. На улице Святого Доминика Горел наш танк на медленном огне. Комбинезоны на танкистах тлели, Потрескались, свернулись сапоги. И вдруг мои товарищи запели Так громко, что услышали враги. Случилось это в первый день свободы, В последний день уланского полка. Осенние, поднявшиеся воды Несла сквозь город синяя река. Там трое наших умерли как надо, На Немане, у дальних берегов, В горящем танке, расстреляв снаряды, Освобождая город от врагов. 1939 БУДУЩЕЕ У нас особенное чувство есть — Сквозь будничный шагая непокой, Вдруг ощущаешь — будущее здесь, — Дотронься до него рукой! Такому дню еще названья нет — Весенняя прозрачная пора, Старт перелета Или тот рассвет, Когда Стаханов вышел на-гора. И это — только старт, а не итог. И это — только первый день весны. Мы видим мир за пеленой тревог, За грозовыми тучами войны. У нас особенное чувство есть, Оно — как бегуну флажок — дано. То вера, верность, мужество и честь, Стремленьем к счастью слитые в одно. То чувство — Будущее! Навсегда Оно по жилам, словно кровь, течет. И в пятилетки сложены года — Им раньше на столетья велся счет. У нас особенное чувство есть. Оно вело нас по снегам зимы. Какому лету суждено расцвесть, Когда весною мира стали мы! 1939 |
