15
Можно ли по аналогии назвать кулаком жирного ответственного коммуниста, пользующегося наемной рабочей силой: прислугой, шофером, личной секретаршей и содержанками?
Ни в коем случае. Ответственный партиец, отдающий партии свой коммозг, компечень и комсердце, имеет нелегальное право на некоторые сверхштатные привилегии. При условии если он не залезет сверх нормы (понятие индивидуально-резиновое) в парткассу.
16
Какая разница между «мелким» и «крупным» буржуем?
Мелкий буржуй продает в СССР последнюю и единственную шубу (если она чудом у него сохранилась). Между тем как крупный буржуй, состоя при Внешторге спецом, продает только чужие шубы, а себе покупает новую.
<1926>
ЖИТЕЙСКАЯ МУДРОСТЬ*
1
Если молодое поколение в лице твоего собственного сына или дочери начнет тебя посыпать преждевременно нафталином, — объясни молодым кентаврам спокойно и веско, что то же самое когда-нибудь случится и с ними.
И прибавь, что нет мыслей пожилых и юных, а есть только дельные и ослиные мысли. Причем они попадают в ту или иную голову совершенно независимо от возраста.
После этого разъяснения дай молодому поколению десять франков на кинематограф, сядь к окну и спокойно закури папиросу.
2
Если к тебе пришел, по неизвестной для него самого причине, ближний и сидит, как фурункул, три часа кряду, — нажми под столом специально для таких случаев устроенную кнопку… Раздастся звонок.
Сорвись с места, побеги будто отворять дверь, вернись и скажи:
— Какая неприятность… В нашем подвале консьерж нашел припаянную к стене адскую машину — через пять минут она должна взорваться… Да куда же вы, дорогой мой, торопитесь?!
3
Обыкновенно люди ведут себя во сне так же пресно, как и наяву, не изменяя ни своего характера, ни общепринятых правил поведения.
А между тем только во сне и можно пожить в полное удовольствие. Так, например: во сне можно побить своего кредитора; во сне можно, придя в гости, снять со стены понравившуюся вам картину или надеть на голову хозяйки футляр от пишущей машинки.
Проведя таким образом время, вы проснетесь бодрый и жизнерадостный и будете весь день чувствовать себя прекрасно.
4
Когда 99 твоих знакомых зачитали у тебя книги и придет 100-й и со сладкой улыбочкой подойдет вкрадчиво к твоему книжному шкафу, — прежде чем он раскроет рот, скажи ему сердечно:
— А знаете ли, Василий Васильевич, во мне в последнее время открылась удивительная способность читать чужие мысли. Сказать вам, о чем вы сейчас думаете?
— Гм… Пожалуйста.
— Вы думаете: вот разрозненный Пушкин, вот остатки Толстого… На месте хозяина я бы ни одной каналье не дал больше из этого шкафа ни одной книги…
— Совершенно верно, — ответит вам хрипло Василий Васильевич, — и отшатнется от вас и от вашего шкафа.
5
Если про тебя сплетничают и говорят всякие мерзости, — усиль сам дозу. Говорят, скажем, что ты в Праге ограбил свою квартирную хозяйку, — пусти слух, что не одну, а трех.
Когда сплетня увеличит тираж до двенадцати, каждый поймет, что это вздор и что ты кристальная личность.
6
Если жена твоя (или не-жена, подробности эти нас не касаются) в ворчливом настроении, — не возражай ей, это ее взбесит; не отделывайся молчанием, это ее еще больше взбесит; и не поддакивай ей — она примет это за иронию.
<1931>
ТИХИЕ ШУМЫ (ЗАПИСКИ ВПЕЧАТЛИТЕЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА)*
Конечно, грохот большого города укорачивает жизнь… Заболевший острой неврастенией воробей улетает в пригородную рощу, а человек — куда же он денется? Короткая цепочка дел, службы и семейной повинности держит крепко — хочешь не хочешь, а ежедневно городскую порцию надо глотать целиком…
Рев автомобилей! Вой пароходных сирен! Лязг трамваев! Скрежет карусельных шарманок! Над вами, под вами, с боков — сиплая чехарда радио и граммофонов, домашних певиц и семейных вечеринок…
И если во времена Буало не было ни автомобилей, ни граммофонов, ни трамваев, то, видите ли, знаменитому сатирику мешали спать… парижские влюбленные кошки и грохот утренних телег… О нежные рулады кошачьих серенад, о усыпительная музыка кованных железом колес по добрым старым булыжникам!
Не знал Буало ни безмолвного крика плакатов, ни пестро-мигающего ада электрических реклам… Мыло-какао-слабительные пилюли-аперитивы и гениальные клоуны. В метро, на заборах, на стенах, на Эйфелевой башне и на вашей пивной кружке!
Нервный человек горит, как свеча, с двух концов: пылают мозги, горят и подкашиваются ноги… И если бы не благодетельная забота начальства, которое пытается все эти шумы причесать и притушить, и, наложив на них регулирующую сурдинку, довести их до нежного рокота Эоловой арфы, — если бы не эти благодетельные меры, жутко подумать, с какой бы быстротой догорал с обоих концов наш размягченный огарок.
* * *
Но есть и иные шумы. О них не говорят, о них не пишут в газетах, но они опаснее и неотразимее любой городской какофонии, и сам всесильный префект парижской полиции г. Кьяпп, если бы ему об этом доложить, беспомощно опустил бы свои энергичные руки.
Свеча загорается изнутри — в сердцевине… — распадается надвое и горит-пылает со всех четырех концов…
Вот об этих тихих, незарегистрированных шумах позвольте в припадке отчаянья кое-что рассказать вам, мои дорогие сомученики и сомучители. Кажется, еще от сотворения мира еще никто к этой страшной теме не прикасался.
* * *
Каждое утро приходит к вам разноликий дурак в гости. Тихим жестяным голосом журчит он о Достоевском (юбилейная дата!), о вчерашнем футбольном матче, о фильме, который собрался посмотреть его знакомый, о лекции «Мы и не мы» (предложение изложения по сегодняшней утренней газете), об «Обрыве» Гончарова, который он впервые случайно прочел позавчера ночью… Достоевский уменьшается до размеров вашего гостя, футбольный матч вырастает в мировое событие…
«Бу-бу-бу-бу!»
Лекция «Мы и не мы» обрастает идиотскими ракушками, которые сам черт не разберет.
«Бу-бу-бу-бу!»
Вы вперебой закрываете незаметно то одно, то другое ухо. Не подаете реплик, не поддакиваете даже… Все равно, зачем ему ваши реплики?
«Бу-бу-бу-бу!!»
Вы, отважный человек, — переживший и великую и гражданскую войну, — беспомощно оседаете в кресле… У вас не хватает решимости деловито и круто надеть на голову гостю глушитель — ватный колпак для чайника. Тихий шум лопающихся пустых слов нудно забирается под кожу, и, когда гость наконец опорожнился до дна и ушел, — свеча ваша убавилась с обоих концов по крайней мере на два сантиметра… О г. Кьяпп, г. Кьяпп, если бы вы знали!
* * *
В дверь стучится жилица:
— Можно?
У нее в комнате натирают пол. Она культурный человек, она когда-то, до Рождества Христова, окончила Психоневрологический институт. Она молча берет «Голос минувшего на чужой стороне» или «Руководство по заочному разведению шелковичных червей» — садится к окну и читает. Читает, конечно, культурно — про себя. И вдруг начинает… хрустеть пальцами. Выламывает палец за пальцем сначала на левой руке, потом на правой. Потом сложным аккордом на обеих сразу… О, этот звук! Лязг груженных рельсами грузовиков кажется щебетаньем ласточек в сравнении с неумолимым хрустом ее пальцев…
С тихим отчаяньем смотрю я на ее интеллигентное вялое личико и напряженно произношу про себя слова заклинания:
— О культурное животное! Перестань… Заклинаю тебя твоим детством, твоей молодостью, твоей первой любовью, твоей золотой медалью, тишиной лунного неба, безмолвием Северного полюса и молчанием неродившихся детей… Перестань, перестань!
