Поэт А потом — «да!», Когда От этой нежной ласкови взбесится Жоланий взлетный качель И жолтый якорь месяца Зацепится за постель. Женщина Тогда нежно ласкать моего хорошего, Втиснуть, как руку в перчатку, в ухо слова. Поэт
Ну, а после едкого, острого крошева, Когда вальсом пойдет голова? Женщина Сжимая руки слегка сильнее, Мечтать о том, Что быть бы могло! Поэт А потом?!.. Всё и всё нежнея, Лопнет ласка, как от кипятка стекло, Станут аршины больше сажени, Замахавши глазами, как торреро платком. Женщина Тогда тихо, Тихо, Чуть-чуть увлажненней, Поцелуй раскачнется над лбом. Так долго, Ах, долго, Пока баграми рассвета Не выловится утонувший мрак в окно, Ласкать и нежить моего поэта, О котором желала давно… Трепеты, Взлепеты, Облик картавый… Поэт Тихое «нет» перемножить на «да» — И вместе рухнуть поющей оравой… Женщина Поэт Неужели и в этот миг — «нет»? Когда тело от ласки пеною набродится, Когда взгляд любовника прыгнет, Как сквозь обруч клоуна, сквозь уста? Женщина Тогда тихо взглянуть, как глядела Богородица На еще не распятого Христа! И в речницах припрятать эту страсть, как на память платок… Поэт А тело несытое, как черствый кусок, Опять покатится на окраины Подпевать весне, щекочущей бульвары, Опять ходить чаянно Без пары! Но ведь я поэт! Я должен стихами пролиться! Я должен, я должен любиться! В городах, покрытых шершавой мостовой, Точно кожей древесной жабы, Я пойду искать такой, Которая меня увлекла бы. Смешной И невзрачный, побреду влюбляться И, не смея не верить, безнадежно почти, Буду наивно и глупо искаться С той, Которую не должен найти! В провалы отчаянья, по ступенькам досады, Я буду искать ту, которой нет. А если б нашел я ту, что мне надо, А если б знал я то, что мне надо, Тогда бы я был не поэт. И мелкой, мелкой рябью, сеткой моросит занавес. Осень 1915 — январь 1916 Стихотворения, не вошедшие в сборник «Лошадь как лошадь» Я минус ты Этот день жуткой зябью сердит, Ты одна, далека. Я один совершенно. Милых глаз двоеточье приди! И шатается мозг мой блаженный. Сколько утр в серебре меня Ты выглядываешь из окна, Нежна и легка. За тяжелым паровозом времени Зелеными вагонами тоска. И сегодня город в тумане Без очертаний (Как горец в шотландском пледе!) Глядит: падают хлопья субботы; Срывает ветер с налета С колоколен тяжелые листья меди! Ах, а где-то пунктиром фонарика Намечена Тверская в половодьи молвы, И легла морщиной Москва-река На измятый лоб Москвы. Нет! Закрой эти ночи! Как дует! Мутный зуд этих буден заныл точно зуб. Я не помню, как рот твой меня целует, Но помню широкую Волгу губ. И только. А утро нарастает мозолью На стертых пальцах усталых ночей… О, какой человеческой болью Задремать на твоем плече. 15 сентября 1916 Принцип перевода У короля была корона Единственная в мире. Нет! Сегодня вечером влюбленный Ошибся первый раз поэт. От любви зашумело в его голове. Дело было здесь в Москве. У кого-то было ожерелье дорогое. Да, Такое, Каких не бывает, каких не сыскать. Сколько раз оно было воришками срезано, Но назад приносили: оно бесполезно, Оно ведомо всем и куда же такое продать. На пути из театра его теряли в карете, Но на самом рассвете, До публикаций в газете, Его приносил владельцу нашедший… Тук-тук! — Это, кажется, ваше, мой друг?! И вдруг Пропало. Вот тебе на! Была осень, а не весна. Да. Та самая осень, в которой Август нюхает воздух пропахший, сырой. Кто же и как же воры? Чей украдено ловкой рукой? Они его украли И сломали. Разбили. Вынули камни зрачков. Расплавили души золотую оправу. Продали по кускам. По частям, Много клочков, Налево и направо. И только много позже, несколько месяцев спустя, Когда владелец бегал, плача, как дитя, Искал, всё еще не теряя веры, Несколько раз убив себя из револьвера, Он вдруг нашел, закричал, как безумный в больничных стенах: — Держите! Вот! Вот она. Ах! Да, безумец, ты прав! Это облик ее появился, И улыбкою глаз он обрызгал твое бытие. Это в строках моих ее профиль склонился, Этот ритм моих строк — это сердце ее. Не грусти же, мой жалкий, вдруг нищий, загубленный, Не носи ты, как траур, длинный мрак вечеров В глубине своих глаз, муж моей светлой возлюбленной, Да, я был в этой шайке ловких воров. И мне твоя понятна боль, Понятен вопль твой влюбленный. Здесь, право, не причем король И не причем его корона. Всё это клочья старых грез! Только глаза твои, полные слез, Над провалами скорби и просини. Это было в Москве отсыревшею осенью. Протянулась, как в воздухе на шабаш колдунья, Рука времени, мохнатая волосьями дней. Вот уж слева ползет, И ползет новолунье Счастливой влюбленности рыжей моей. |
