Portrait D'Une Demoiselle[2] Ваш полудетский, робкий шепот, Слегка означенная грудь — Им мой старинный, четкий опыт Невинностью не обмануть! Когда над юною забавой Роняете Вы милый смех, Когда княжною величавой, Одетой в драгоценный мех, Зимою, по тропе промятой, Идете в полуденный чае — Я вижу: венчик синеватый Лег полукругом ниже глаз. И знаю, что цветок прекрасный, Полураскрывшийся цветок. Уже обвеял пламень страстный И бешеной струей обжег. Так на скале вершины горной, Поднявшей к небесам убор, Свидетельствует пепел черный, Что некогда здесь тлел костер. Из раздела «Чужие песни»
Н. Гумилеву посвящается О, как дерзаю я, смущенный, Вам посвятить обломки строф, — Небрежный труд, но освещенный Созвездьем букв: «а Goumileff». [3] С распущенными парусами Перевезли в своей ладье Вы под чужими небесами Великолепного Готье… В теплицах же моих не снимут С растений иноземных плод: Их погубил не русский климат, А неумелый садовод. R.M. Von Rilke Жертва И тело всё цветет, благоухая, С тех пор, как я познал твои черты. Смотри: стройнее, стана не сгибая, Хожу. А ты лишь ждешь: — о, кто же ты? Я чувствую, как расстаюсь с собою И прошлое теряю, как листву. Твоя улыбка ясною звездою Сияет над тобой и надо мною, Она прорежет скоро синеву. Всё, что давно в младенчестве моем Блистало безымянными волнами, Всё — назову тобой пред алтарем, Затепленным твоими волосами, Украшенным твоих грудей венком. Песнь любви Как душу мне сдержать, чтобы к твоей Она не прикасалась? Как поднять Ее к другим предметам над тобою? Хотел бы дать покой я ей Вблизи чего-нибудь, что скрыто тьмою, В том месте, где не стало б всё дрожать, Когда дрожишь своей ты глубиною. Но все, что тронет, — нас соединяет, Как бы смычок, который извлекает Топ лишь единый, две струны задев. В какую скрипку вделаны с тобою? Какой артист нас охватил рукою? О, сладостный напев! Восточная песнь Не побережье ль это наше ложе? Не берегли, и мы на нем лежим? Волнение грудей, меня тревожа, Над чувством возвышается моим. И эта ночь, что криками полна, — Грызутся звери, вопли испуская — О, разве не чужда нам ночь глухая? И разве день — он, тихо возникая Извне, грядет, — нам ближе, чем она? Друг в друга так нам надобно войти, Как в пестик пыль цветов с тычинок входит. Безмерного вокруг нас много бродит, На нас бросаясь дико на пути. Пока сближаемся мы, не дыша, Чтобы его вблизи не увидать, Оно внутри нас может задрожать: Изменою наполнена душа. Абисаг I Она лежала. Юная рука К старевшему прикована слугами. Лежала долго подло старика, Слегка напугана его годами. И иногда, когда сова кричала, Вращала в бороде его свое Лицо. И вот Ночное восставало С трепещущим желаньем вкруг нес. И с ней дрожали звезды. Аромат Искал чего-то, в спальню проникая, И занавес дрожал, ей знак давая, И тихо следовал за знаком взгляд. Осталась все же возле старика И Ночь Ночей ее не побеждала, Близ холодевшего она лежала, Нетронутая, как душа, легка. II Король мечтал о днях ушедших в мрак, О сделанном и думал над мечтами И о любимейшей из всех собак. — Но вечером склонялась Абисаг Над ним. И жизнь его лежала так, Как будто брег заклятый под лучами Созвездий тихих — под ее грудями. И иногда, как женщины знаток, Ее неласканные узнавал Уста король сквозь сдвинутые брови И видел: чувства юного росток Себя к его провалу не склонял, И, слушая, король, как пес, дрожал, Ища себя в своей последней крови. Из раздела «Осенние ямбы» Усталость «По мне, отчизна только там. Где любят нас, где верят нам». М. Лермонтов Опять покорен грусти, мрачен, Я — одинокий — снова с той, Чей взор пленительный прозрачен И полон юной красотой. Но ныне с кроткой укоризной Встречают запылавший день И страх пред новою отчизной И недоверчивая лень. Нет! Не увлечь меня мятелям В земной простор, в далекий путь, Не взволновать твоим свирелям Мою задумчивую грудь. Еще вскипает над долиной Осенним солнцем небосвод, Но треугольник журавлиный Медлительно на юг плывет. |