Крадучись, я добрела до основания башни. Ни единого звука. Я кралась вперед, пока не добралась до заваленных углей первого костра. Ранее я заметила стадо коз, голов эдак в двадцать, в загоне по другую сторону башни и, продвигаясь к ним, я напряглась, опасаясь, как бы они не начали блеять (обычно они лучше сторожевых псов), но я явно не потревожила их козьего сна. Я поискала у костра остатков пищи и ничего не нашла. В отличие от эттуковцев они, к несчастью, не небрежничали с едой. Значит, делать нечего, придется пробираться дальше в стан.

Я рыскала среди палаток из шкур, широко раскрыв глаза. Между тускло-красными корками угольев я поискала по тщательней и нашла россыпь безвкусных крошек. Лошади — у них ведь наверняка есть с собой лошади? И, наверно, припасы могут быть там — однако у них не оказалось ни лошадей, ни фургонов, ни телег. Я остановилась у палатки, подняла полог так медленно, что и он, и мои пыльцы, казалось, заскрипели, словно ржавая дверь. Внутри — чернота, черные свернувшиеся фигуры и спокойные звуки их сна. И моя рука змеей устремилась вперед, прежде чем я смогла ее остановить. У полога лежали на блюде три сероватых лепешки и кувшинчик с водой. Возможно, они поставили их тут персонально для меня. Я смогла сделать лишь одно — удержаться, чтобы не съесть их тогда же и тут же, в столь небезопасном месте. Я заставила себя уйти прочь, за пределы стана, обратно в мое убежище. Там я напилась вволю и набила рот едой, которая, несмотря на свой цвет, приятно отдавала медом. Впервые мне довелось быть по-настоящему голодной. Утолив голод, я выкопала в мягкой земле ямку и зарыла в ней пустой кувшинчик. Медленно зайдя в воду, я, осторожно ступая, вернулась к убежищу из согнутых деревьев, удаленному от острова. Люлька из низко опущенных ветвей послужила мне постелью. Я заползла в нее и, несмотря на бушевавшую в животе боль, внезапно провалилась в сон.

Моя уверенность, что они не заметят кражу, была опрометчивой: для не слишком богатого кочевого народа всякие жизненные блага полагалось учитывать.

Утром раздались пораженные крики, хотя и недолгие. Они отнеслись к своей потере философски. Искать ее отправился никто.

В тот день они собрались и двинулись дальше, прочь от башни, пешком, неся свое добро. На землю опустился тяжелый туман, и по какой-то причине я под прикрытием его последовала за ними. Наверное, меня толкала потребность в пище, хотя она на данное время исчезла. И все же я не знала, сколько мне надо путешествовать, прежде чем я доберусь до чистой воды и съедобных ягод. Или, наверное, в то время я настолько привыкла жить среди людей, что мне требовалось их присутствие неподалеку от себя. Мне не понравилось время, проведенное мной в одиночестве в горных долинах. Что-то меня притягивало; вероятно, близость людей упорядочивала сумбурность моей жизни.

Мягкая почва приглушала почти все звуки, белые туманы держались, и следовать незамеченной было легко; если же я теряла их из виду, то могла найти их следы. Думаю, мне также доставляло странное удовольствие охотиться за ними подобно зверю. Особенно потому, что они почуяли меня и забеспокоились. Козы, женщины и дети шли теперь в середине колонны, а тридцать с лишним мужчин двигались вокруг них с длинными острыми копьями в руках. Я не могла толком понять их речи, которая опять оказалась новой для меня, но из отдельных слов уразумела, что, по их мнению, за ними и впрямь следовал зверь, один из горных хищников, забредший прочь из-за голода в болото, где не водилось ничего свирепей ящериц длиной с ладонь.

Я сваляла дурака, держась позади них, коль скоро узнала, что они думают, но, возможно, я стала в диком лесу полузверем — наверное, полукошкой, после той встречи у горки камней. После трех дней нашего путешествия туман рассеялся, и я отстала, укрывшись в зеленоватых очень высоких камышах. Они разбили стан задолго до заката на участке твердой земли, в некотором отдалении от того места пряталась я. Этот край был лучше и чище. Вдоль окоема тянулась река. Камыши шелестели хрустящим, а не вялым звуком.

Горело много костров, в которые они совали свои острые деревянные копья, чтобы придать им твердость. Они вели себя деловито, пользовались очень немногими принадлежностями, и некоторое время я не могла уразуметь, чти они готовятся к охоте.

Затем холодный страх. Однако по-прежнему больше звериный, чем какой-либо еще. У меня в мыслях не было пойти в их стан — ни разу не подумала об этом. Теперь я повернулась и стала маневрировать, пробираясь в камышах.

Полагаю, я оставила следы — помятые и поломанные камыши. В конце концов, они же были охотники. Солнце опустилось низко, когда я почуяла позади первые признаки их приближения.

Среди высоких камышей я заблудилась, и мои чувства подвели меня; казалось, я слышала, как они идут ко мне сразу со всех сторон. Я ударилась в панику и забегала кругами. Когда первая темная фигура раздвинула зеленую завесу, я низко пригнулась к земле и гортанно зарычала, потому что не могла вспомнить никаких слов, став воплощением гнева, страха и ярости. Я не сознавала тогда, что дикие края лишили меня последних признаков человеческого начала. Другие фигуры вышли из камышей и стояли не двигаясь, так же, как стоял первый.

Воцарилось долгое молчание, и в этом молчании кошачий страх и ярость овладели мной. Я выпрямилась и посмотрела на ближайшего охотника. Лицо его было совершенно неподвижным, почти вырезанным, и все же он был удивлен; его глаза сразу выдали это. Он что-то сказал мне. Я не поняла. Покачала головой. Он сделал руками жесты, и через некоторое время я сообразила, что он спрашивает: «Ты следовала за нами?»Я кивнула. Он улыбнулся и махнул рукой в ту сторону, откуда они пришли, а затем показал на меня, подняв брови. Невероятно. Он сказал: «Желаешь пойти с нами?» Они были со мной добры и терпимы, и я не могла понять этого. Я отрицательно покачала головой. Нет, я не хотела идти с ними. Опрометчивый поступок, они ведь могли и убить меня. Но они не убили. Он кивнул, повернулся и пошел прочь через камыши, а другие охотники последовали за ним.

Я все еще не верила в случившееся несколько мгновений после того, как они скрылись.

Затем до меня дошло, что именно мне предлагали и кто. Я побежала за ними и догнала их среди камышей, они обернулись и вопросительно посмотрели на меня. Я чувствовала себя, словно глупый ребенок, когда кивнула им. Вожак снова улыбнулся и пошел дальше со своими людьми, оглянувшись только раз, посмотреть, следую ли я за ними.

Через день после того, как я пришла к ним, черное племя добралось до реки, которую я видела на окоеме, и переправилось через коричневые воды, либо вплавь, либо с помощью тех, кто умел плавать. На другой стороне стояла стена спутанных камышей, а за ней простиралась сухая выгнутая равнина, усеянная множеством деревьев с гибкими ветвями — разновидность яркой ивы, — полощущих свои известняково-зеленые волосы в тех водоемах, которые здесь еще сохранились.

Они разбили палатки, привязали и подоили уверенными руками коз. Я мало что узнала о них, за исключением того, что народ они спокойный, нелюбопытный и щедрый, что быстро стало очевидным. Когда я последовала за их вождем в крарл, они смотрели, а не пялились на меня. Они предложили мне еду, от которой я отказалась, поскольку больше не испытывала голода. Из их речи я ничего не могла понять, но с помощью жестов и мимики они дали мне знать, что я вольна путешествовать с ними и делить с ними убежище. Взамен они не просили ничего. Они показали одну из черных палаток, где я должна спать в обществе двух молодых незамужних женщин. Я подумала, что тех это может возмутить, но они не проявляли никаких признаков негодования. Одна из них взяла меня с собой, показала уединенный пруд, где я могла вымыться, и дала мне черную одежду взамен моих лохмотьев. Я уже забыла, как управляться с длинным подолом: среди камышей и куманики ткань зацепилась за колючку, и я споткнулась. Девушка схватила меня за руку и помогла освободиться, степенно улыбаясь, когда я поблагодарила ее. Я думала, что разница в цвете нашей кожи может сделать меня объектом ненависти, однако не почувствовала в ее прикосновении никакой неприязни. Она заставила меня понять, что ее зовут Хуанхад.