Она пронзительно закричала на нас, и колонна остановилась. По ее голосу я определила, что она очень стара, немного безумна, но не боится. Среди всадников я увидела Вазкора, темного и высокого, на вороном коне, глядящего на нее из-под черного железного шлема с колышущимися перьями.

— Ты, — обратилась она к нему. — Война-Смерть. Это Храм Города. Они бежали перед тобой в Белханнор, но я не бежала, и за мною богиня. Ты нарушил этикет прежней войны, шакал пустыни. Убирайся теперь назад, а не то погибнешь.

Так значит, они эвакуировались — ответ — и разумный. Кампания Вазкора была делом новым и опасным, сметающим и пожирающим все на своем пути. Но эта старуха осталась. Она подняла руки, и в воздухе перед ней вспыхнул огонь, а затем погас.

— Смотри, — визгливо прокричала она Вазкору. — У меня есть Сила. Я уничтожу тебя. Убирайся назад, а не то ты умрешь.

Вазкор сделал легкое движение рукой; сперва я не увидела, но затем заговорила тетива, и стрела вонзилась жрице-ведьме под левую грудь. Та зашаталась и упала на лестницу, но все еще была жива. Она направила руку на Вазкора и проскрежетала невнятную тираду, которую я не разобрала — какое-то проклятие — а затем уронила голову на руку и лежала не двигаясь, словно древняя свалившаяся птица на лестнице.

Ступеньки были очень широкими, и Вазкор пришпорил коня и въехал по ним наверх, через ее пронзенное стрелой тело, и колонна последовала за ним, а рядом с нами бежали случайно прибившиеся пехотинцы. В Храме должно было храниться много ценных вещей, и, надо полагать, они не страшились гнева этой богини, поскольку с ними была их собственная пробудившаяся богиня.

Между колонн царил мрак. В узком темном коридоре внезапно раздался разъяренный крик, а потом — натиск тел и кровь. Я выхватила меч и зарубила воина в дьявольской маске сбоку от меня. Значит, они-таки остались здесь и рвались защищать святилище, хотя их было немного. Я рубила и колола в полумраке, а белый конь, никогда этому не обучавшийся, лягал и сек своим смертельным лбом. Вскоре все закончилось, и пол усеяли мертвецы, павшие среди догорающих факелов. Я спрыгнула с коня и с минуту постояла в замешательстве похмелья после боя. Бой-то закончился, однако в этот миг ко мне наконец пришел страх. Не могу объяснить пугающего ощущения, что я должна идти дальше. Я нагнулась и подняла ближайший факел, и стала пробираться через толпу солдат, мертвецов и испуганных лошадей. Передо мной вырос дверной проем, а за ним — пространство без окон, с мягким светом из каменной чаши на подставке. А дальше почти в тени — огромная мраморная фигура богини Ораша. Я подняла факел и увидела ее белое тело с облегающей белой юбкой, водопад серебряных волос и, наконец, лицо. Но она была первой, увиденной мной на юге, которая не носила маски. Это была не кошкоголовая Уастис. Божественность этой была особой. Из моего горла вырвался звук, слабое дурнотное кряканье. Факел выпал из моей руки, но в чаше пламя взметнулось, и я не могла отвести глаз.

Над белым телом женщины было лицо Проклятой — лицо всего ужаса, безобразия и отчаяния, мета ненависти. А я-то думала, что не видела прежде зверя, похожего на дьявольские маски Ораша, существа, послужившего образцом для этих масок; однако ж, я видела это существо, могла бы увидеть в любой момент жизни своей, стоило мне только пожелать, — это было лицо, которое Карраказ показал мне под Горой. Мое собственное лицо.

Шаги у меня за спиной. Я не могла обернуться, так как стояла на коленях в святилище. Некоторое время никакого другого движения больше не возникало, а затем рука хладнокровно и точно опустилась на мое плечо.

— Богиня, поклоняющаяся богине. Как удачно.

— Вазкор, — произнесла я, и даже имя его в этом месте и в этот миг казалось каким-то своеобразным амулетом.

Он поднял меня и поставил на ноги, но я не могла стоять на них. Меня, казалось, снедали стыд и отвращение.

— Держи себя в руках, — предупредил он меня.

Я чуть подняла голову, глядя на него. Железная фигура, закованные в латы руки и ноги, кольчужные пластины на груди и на спине, шлем, маска, металлические кисти.

— Каждый Город, — тихо произнесла я, — здесь и в пустыне, и на Краю Моря — каждый поклоняется женщине. Нет никаких богов, именем которых Вазкор мог бы назваться, только богини. — Не уверена, почему это открытие явилось мне именно тогда. Я отвела взгляд от него и сказала:

— Ораш, Ораш, а не Эзланн — мой город.

Я повернулась и каким-то образом вышла оттуда. В коридоре, где все еще умирали воины, ко мне поспешили Мазлек и Слор.

— Я ранена, — сказала я, — но не тяжело.

И когда я лежала в своем шатре за пределами города, я прошептала стоявшему около меня на коленях Мазлеку:

— Есть ли предел тому, что ты сделаешь ради меня?

— Нет, — с силой сказал он. — Нет, богиня.

— Тогда сожги Ораш, — попросила я. — Сотри его с лица земли, уничтожь его. Не оставь от него ничего.

Он на мгновение притих, а затем встал, прошептал мое имя и покинул меня.

Я заснула, но во сне я услышала трубный зов, означающий тревогу. Снаружи возникла большая суета, но я знала, что никакой враг на нас не напал. А затем заснула еще более глубоким сном.

На рассвете я проснулась и вышла из шатра.

Ораш превратился в конце концов в черный Город. Выпотрошенный, зияющий, проклятый. В лагере все еще царила суматоха — безумная и неистовая из-за потерянных в огне богатств. Один из мелких пожаров, рассудили они, распространился, и сжег город дотла. Грабителей погибло немного, для этого слишком быстро подняли тревогу.

Мазлек не рассказывал мне о том, что сделал, и я с ним тоже об этом не заговаривала. Вазкор, если он что-то и заподозрил, никак своих подозрений не проявил. Призом этот город был небольшим. Его жестокое уничтожение могло быть для Вазкора ценнее, чем стоящая у него в тылу брошенная пустая скорлупа, которую мог захватить враг. То, что я сделала, было глупым. Это не могло принести никакого утешения, ибо я сожгла не собственное безобразие, а только его символ. И все же…

От черного остова Ораша мы поехали на юг к Белханнору. Сюда скрылись беглецы из Ораша, так сказала нам та жрица, оставив отражать нас только храмовую стражу. Мы наткнулись на затвердевшие на морозе колом оставленные в снегу их фургоны, но бегство их было быстрым. Единственные настигнутые нами отставшие были трупами, брошенными там, где они рухнули.

Мы ехали поблизости от западной цепи гор и миновали тонкие вытянувшиеся деревья. Снег в этом году лежал долго.

Я мало что помню в том утомительном походе. Казалось, я все время мерзла, и меня постоянно слегка лихорадило, что приводило к коротким, но странным галлюцинациям, так что я несколько раз видела Белханнор прежде, чем мы действительно добрались до него. Кровотечения у меня не было сорок два дня, и я не желала думать о том, что это означает.

В первый раз мы увидели его ранним вечером под мрачным янтарным небом, черный силуэт бледного Города, белого, как Ораш.

Час спустя мы разбили лагерь в кустарниковых лесах у подножья гор. Я ушла к себе в шатер и лежала там, не спя и не бодрствуя, покуда на нас наползала черная ночь. На рассвете затрубили новые трубы по другую сторону долины. Белханнор, похоже, приготовился биться по-старому, отвечая вызовом на вызов. В тот день я чувствовала себя совсем разбитой, и эта разбитость бесила меня. Я вышла и велела привести мне белого коня, но когда он явился, я едва сумела забраться в седло. Перед глазами у меня все плыло, и весь мир лагеря, деревьев, гор, равнины, отдаленной армии, отдаленного Города вращался, словно гончарный круг. Никто не спорил со мной, что я должна скакать в бой вместе с войсками Вазкора. Наверное, я выглядела лучше, чем чувствовала себя.

С обоих сторон завыли духовые инструменты, ставшие единым голосом, трубившим наступление, и рассекли утро от макушки до пояса гремящим желтым клинком. Суматоха движения, пролетающая внизу черно-белая, как разбитая мостовая, земля, свинцовое небо с единственной прорехой линяло-оранжевого цвета. Впереди — силы Белханнора, большая кружащаяся масса, не белая, а железная. Однако это была не та битва, на какую они надеялись. С нашего левого фланга заговорили сгустками дыма и света амматские пушки.