— В Анкуруме? Ты теперь во многих милях от Анкурума. Ближе к Саготе.

И выше, чем в предгорьях. Тут горы — Кольцо.

— Чей это стан? — спросила я.

— О, собственно ничей. Хотя, если спросишь кого другого, тебе ответят, что мы люди Герета. Купеческий стан. Этот караван направляется к древним городам за Кольцом и Водой. Мы путешествуем вместе из-за разбойников. В горах их немного, но все-таки попадаются, перед надвигающейся зимой они любят хорошенько запастись всем необходимым.

— Вы везете оружие для межгородских войн?

— Немножко. А в основном — продовольствие. За Водой с земледелием неважно. Плохая бесплодная земля.

Я ощутила во рту горький, как полынь, привкус иронии. Еще один караван; на этот раз неподдельный. И я в фургоне целительницы, я, которая тоже одно время была своеобразной целительницей. И они ехали, страшась разбойников. Тут девица принесла клейкую кашу, но я не смогла ее есть. Старуха заставила меня выпить какой-то отвар, горький, как ирония у меня во рту, и я уснула.

Я не помнила своих снов. По утрам у меня была тяжелая голова от горького отвара, и все казалось смазанным и неопределенным. Похоже, мы находились в горном ущелье, перебираясь через Кольцо, но теперь стало холоднее и за стенами пещер, где укрылись караванщики, четыре дня бушевала гроза. Грозу было слышно, но звуки не казались естественными, а походили на вой и царапанье какого-то огромного зверя, норовящего добраться до нас. Через большую пещеру протекала свежая ледяная вода, и костры постоянно горели, плюясь искрами и едким дымом.

На второй день ко входу в фургон подошел мужчина в отороченном мехом плаще и в сопровождении пары подручных.

— Уасти, — позвал он глухим важным голосом.

Это явно было именем целительницы, так как та оставила свой железный котелок и раскрыла полог пошире.

— Что?

— «Что?» Разве со мной так разговаривают?

— А как же еще, Герет-фургоновладелец, если я хочу узнать, зачем ты пришел?

Я без труда увидела, что Герет пришел в замешательство. Он привык распоряжаться людьми, толкач и организатор, возможно очень даже неглупый, при всей своей ограниченности. Глаза у него были слегка навыкате, что кажется обычным для людей его типа; волосы редкие и кудрявые, а губы очень красные и полные. Он негромко рассмеялся.

— Снисхожу к твоему возрасту, Уасти. Старуха имеет право на грубость.

— Совершенно верно, — согласилась Уасти. — Итак?

— Итак, эта девушка, которую ты, как я слышал, взяла к себе в фургон, — какая-то степная дикарка?

Я сидела среди ковров, в полусне, в бесцельном и отвлеченном состоянии, но это пчелиное жало меня достало. Я поднялась, и в моих ногах в первый раз с тех пор, как я убежала от учиненного мной свежевания, появилась сила.

— Очень дикая дикарка, — я высунулась и наклонилась над ним, держась одной рукой за ближайшую распорку фургона, а другой слегка тронув его меховой воротник. — Ты слыхал о женщинах-воинах степных племен? Я, Герет из фургонов, — одна из них.

Герет, похоже, встревожился. Он издал несколько кратких звуков, а я гадала, почему стоявшие позади него двое не бросились выручать его. Я взглянула на них, и один откровенно улыбался. По-видимому, Герет не пользовался большой популярностью. И все же рассмеяться посмела только Уасти.

— Отпусти его, девушка, пока он не промочил свои прекрасные штаны.

Я отпустила. Герет побагровел и поправил плащ.

— Я пришел, — чуть гортанно отрезал он, — сказать, что она может оставаться с нами при условии, что будет работать за еду и прочие блага. Теперь же я думаю иначе.

— Да ну? — обронила Уасти. — И куда же она пойдет? Мы высоко в Кольце, Герет, а теперь уж того и гляди пойдет снег. Разве древнейший закон путешественников не гласит: «Прими незнакомца, дабы тот не умер»?

— Умрет? Эта? — скептически посмотрел на меня Герет. — Она забралась сюда по своей воле, вот пусть так же и спустится. Я не потерплю в своем караване никаких степняков. — Твоем караване? Надо будет не забыть передать твои слова Ороллу и другим купцам. И не гляди на меня гневным взглядом, Герет. Вспомни, что болезней и неприятностей предстоит достаточно, чтобы ты поблагодарил меня, когда я избавлю от них. А теперь хватит болтать о Той-что-в-моем-фургоне. О ней буду заботиться я, и тебя беспокоить не стану. Она почти вовсе ничего не ест, так что тебе незачем мучиться бессонницей.

Разъяренный Герет начал было еще что-то говорить.

— Нет, — отрезала Уасти резко, как ножом. — Ты только не забывай, кто я такая, прежде чем говорить, кто ты такой. Ты будешь рад, что поступил, как я сказала, если на тебя нападет лихорадка и мне придется лечить ее. Таившаяся в ее словах угроза была недвусмысленной, и я в первый раз ясно увидела, что сила целительницы заключалась в ее ремесле: она хорошо им владела и заставляла всех помнить об этом.

— Будь ты проклята! — выругался Герет, повернулся и убрался.

Двое подручных почтительно приветствовали Уасти, и зашагали следом, усмехаясь за спиной вожака караванщиков.

Итак, я теперь принадлежала Уасти, стала ее собственностью, так как моя жизнь находилась в ее распоряжении. Но она, казалось, ничего от меня не хотела. Все выглядело именно так.

Она позволяла мне бродить, где пожелаю, через большую пещеру в пещеры поменьше, побыть одной в сырой темноте. Я привыкла к враждебности караванщиков. Она была знакомой. Вскоре, если ничего не случится, они, наверное, примут меня в свою среду. А сейчас они немного побаивались, и этого было достаточно. Когда я возвращалась к фургону, она не делала замечаний по поводу моего возвращения или отсутствия, а лишь поглаживала черную кошку и предлагала мне еду, которую я могла либо принять, либо отвергнуть, как пожелаю. Правда, девица — что верно, то верно — донимала ее, ненавидела меня по разным причинам. Уасти глядела в мою сторону, чтобы определить, волнует ли меня это, а потом приказывала ей уйти или помолчать, или думать о другом. Девица, благоговевшая перед целительницей, угрюмо повиновалась, но однажды вечером, когда Уасти вышла проведать какого-то больного ребенка, девица явилась и застала меня одну. Я смешивала какие-то травы, о чем меня попросила старуха. Для меня было внове выполнять поручения, но я едва ли могла отказать. Я бесцельно занималась этим: щепотку того, щепотку сего, зеленые, коричневые и серые ингредиенты, — когда девица прошла через полог и подбежала прямо ко мне.

— Ты! Кто тебе позволил соваться в это? — завизжала она. Это явно было ее делом, и ей не понравилась такая конкуренция. Тут мне кое-что пришло в голову, но в тот момент у меня не было времени думать об этом. Все травы рассыпались, а она драла мне волосы, колотила по груди и пыталась цапнуть ногтями, но те были короткими и не причинили большого вреда. Она превосходила меня ростом и весом, но я обладала большей силой, а она на это не рассчитывала. Я сжала ей руки, а потом обхватила за талию, открыла полог и вышвырнула ее. Летела она недалеко, и я нацелила ее на кучу ковров, сваленных сушиться у костра, но от удара у нее, надо думать, все кости застучали. Она завопила и завыла, и на ее крики сбежалось много женщин и несколько мужчин.

Казалось, мне грозила беда, когда раздался холодноватый голос, потрескивающий как змеиная кожа в сухих тростниках.

— Что же стряслось? Изнасилование или ко мне в фургон забрался волк? Воцарилось молчание, толпа расступилась и пропустила Уасти. Никто не говорил и не пытался остановить ее, когда она подошла к коврам, девица подняла руку и коснулась се запястья.

— Целительница! Она смешивала травы «Дарители жизни» — я видела.

— Ну и что? Я попросила ее об этом.

— Попросила ее?.. Но это же была моя работа, — взвыла, побледнев, девица.

— Значит, она больше не твоя, нахалка. Отныне можешь приносить еду и воду, и не более.

— Целительница! — завопила девица, хватая ос теперь за рукав. Уасти отцепила ее.