— Ты ведь не понимаешь, что ты сделала, — сказал он. — Не так ли?

— Что я сделала?

— Если ты и правда не имеешь представления, то не думаю, что ты готова к такому объяснению.

— Всю мою жизнь, — возразила я, — ко мне приходило знание, к которому я была не готова.

— Мой корабль, — разъяснил он, — этот огромный космический скиталец.

Ты сорвала его с неба, как виноградину с лозы, и стащила его вниз так быстро, что были повреждены оба экрана. А когда мы оказались достаточно близко, ты активировала наши защитные лучи и убила ими ящера на пляже. И этой опрометчивости тебе показалось мало, ты последовала за нами, а когда нашла место, где мы причалили, чтобы починить экраны, ты, по причинам лучше известным тебе самой, держала открытым наш главный сходной люк. Вот эта деятельность и выдала твое присутствие. Йомис и трое других догнали тебя и привели назад. С тех пор ты играла с электрическими цепями корабля, спроектированными так, чтобы реагировать только на членов экипажа, — он указал на ложе и столики. — И, наконец, ты сообщила свое эмоциональное расстройство кораблю с результатами, которые ты сама только что услышала и почувствовала.

Я ничего не сказала, меня больше не особо волновало, что я не понимаю.

— До сих пор, — мягко сказал Рарм Завид, — люди, наблюдавшие за нашей планетой, считали себя более развитыми в области разных наук. Теперь я начинаю сомневаться. Я вижу, что ты женщина, но помимо этого, что ты такое?

— Я ничто, — бросила я. — Отпустите меня.

— Ничто. А корабль. Как ты это объяснишь?

— Я не моту объяснить. Я не понимаю. Я даже не знала о вашем присутствии до появления того звука и Тени на берегу. Как я могла сделать все то, о чем ты говоришь? Как?

— Думаю, я могу тебе сообщить, — сказал он.

Он стоял передо мной, но я больше не смотрела на него. Его голос, голос Дарака и Вазкора, доносился до меня издалека через высокие горы усталого страдания.

— Корабль, — говорил он между тем, — это больше, чем корабль. Он построен вокруг ядра — Силы, думаю, это слово ты поймешь. Эта Сила похожа на огромный мозг, связанный со всеми частями корабля. У нас есть собственные слова для обозначения этого мозга, но в твоем мире таких пока нет. В мозгу каждого корабля содержатся бесконечные сведения о каждом путешествующем на нем человеке. Эту память можно в любое время изменить или стереть дочиста, но она облегчает нам жизнь. Благодаря ей мозг по нашим командам, действиям или даже нашим мыслям узнает, что именно нам нужно. Еда, книги, кресла появляются, когда ты их пожелаешь. Если человек поранился в какой-то недоступной части корабля, не приходится бояться, что он останется без внимания, потому что мозг пошлет ему помощь. Мозг также ведет корабль, защищает его и увлекает его от одного мира к другому. Фактически все системы тесно связаны с мозгом, и мозг реагирует на любые повороты мыслей членов его экипажа. Ты понимаешь?

— Да, — тупо ответила я.

— Обыкновенно, — продолжал он, — никакие повороты мыслей, помимо принадлежащих его экипажу, не могут вмешиваться в работу мозга корабля; разумы наших миров недостаточно мощны для этого, не обнаружили мы такой мощи и за пределами наших миров — до сих пор. То, что разум, к которому мозг раньше никогда не получал доступа, внезапно дотянулся, вступил с ним в контакт и стал доминировать, явилось непредвиденным обстоятельством. Мозг был бессилен. Он подчинился тебе. Он опустил корабль на пляж и убил ящера.

— Подчинился мне? — не поверила я. — Я не звала ваш корабль.

— Звала, — возразил он. — И доказательство тому — твое присутствие в этой долине.

— Я не знала, что я это сделала. Когда явилась Тень, я испугалась.

— Да, — медленно произнес он. — Я считаю, что ты не знала. Было ясно, что ты не понимаешь, когда корабль прореагировал на тебя несколько минут назад.

— Тогда освободи меня, — сказала я.

Он стоял, глядя на меня, и его глаза пронизывали мою усталость. Я тоже подняла на него взгляд. Лицо его было глубоко задумавшимся, серьезным.

— Нет, — отказал он. — Мне ясно, что тебе некуда идти. И мне ясно, что ты в расстройстве и в опасности. За все время, что мы наблюдали за этим миром, нашим правилом всегда было не вмешиваться в часто ошибочное и кровавое развитие человеческой жизни. Ты вынудила нас вмешаться. Поэтому давай забудем про это правило по отношению к тебе.

— Я не важная птица.

— Ты сама в это не веришь, — указал он. — Почему же ты ожидаешь, что поверю я?

— Я приношу смерть, — объяснила я. — Двое человек, которых ты напоминаешь, умерли из-за меня. Если я останусь поблизости от тебя, умрешь и ты.

— Нет, — сказал он. — Не думаю, что ты принесешь мне смерть.

Во мне что-то шевельнулось, тонкая струйка надежды и тепла, что влилась мне в жилы и мысли. Дарак всегда считал, что я — нечто большее, чем он, и страшился меня, и поэтому проклятие, которое я несла с собой, нашло его легкой добычей. Вазкор с его жаждой власти и целеустремленностью, наверное, еще больше боялся богини по правую руку от себя. Но этот человек не трепетал передо мной. Во всем сказанном им не ощущалось ни тени настоящего благоговейного трепета. Он стремился понять тайну, которую, как ему представлялось, он нашел во мне; он, который ездил по небесам и был хозяином этого огромного мыслящего корабля. Он не испытывал ни малейшего страха.

Он улыбнулся. Увидел, что я уступила его воле. Это вызвало ощущение не цепей и не страха, а только огромного облегчения и покоя.

— За этой комнатой, — сказал он, — находится помещение, где ты можешь принять ванну и поспать. Прикажи двери не открываться ни перед кем другим, пока ты не дашь своего разрешения, и ты найдешь ее очень даже удобной. Ты могла бы удержать эти двери закрытыми для меня. Хотел бы я знать, почему ты этого не сделала. Чего бы тебе ни понадобилось, корабль все предоставит. Утром — но утро уже настало.

Я повернулась, чтобы выполнить его инструкции, но он внезапно спросил:

— Почему ты носишь эту маску?

— Я проклята страшным уродством лица, — мне и в голову не пришло уклоняться от ответа или солгать.

Он ничего не сказал в ответ, и поэтому я дошла до противоположной стены и двигалась вдоль нее, пока не открылись двери. Я прошла через них и действовала так, как он мне сказал. Я ничего не видела в этой комнате, кроме ложа, улеглась на него, и мысли, впечатления и боль угасли сами по себе, как случайные светильники.

Я проснулась, как мне подумалось, когда солнце было в зените, но свечение распространялось по потолку, а не из окна. Я лежала не двигаясь, разом вспомнив все, что со мной случилось, с каким-то отвлеченным любопытством. Через некоторое время я села и осмотрела комнату.

Моя постель представляла собой синее округлое ложе, намного большее, чем вызванное мной раньше, и совершенно непрозрачное… Однако оно обладало той же упругой твердостью, которая давала комфорт, не изнеживая. Подобно ложу, комната имела округлую форму и увенчивалась мягким горящим солнцем потолка с гладкими стенами цвета голубых колокольчиков и полом, выстеленным синими и серебряными квадратиками. Нарисованный справа от меня синий символ, казалось, указывал на иные двери, чем те, через которые я вошла. Художники Анкурума настаивают, что комната, выдержанная в сине-голубых тонах, может вызвать только меланхолию, но они абсолютно не правы. Эта комната навевала ощущение теплоты и безопасности.

Я опустила ноги на пол и заметила, что он гладкий и слегка нагретый. Когда я встала, постель грациозно удалилась в стену. Обозначенные символом двери открылись прежде, чем я дошла до них. За ними находилась крошечная ванная и, как и в Эзланне, из серебряных кранов текла не только холодная, но и горячая вода. Когда я покинула ванну, появились голубые полотенца и веяние теплого воздуха. Из стены выскользнул хрустальный поднос с хрустальными флаконами духов, расческами и даже косметикой, в то время как длинное зеркало выдвинулось позади и напугало меня, когда я обернулась и внезапно увидела себя. Казалось черной неблагодарностью отказывать такому ревностному хозяину. Я не могла не думать о нем как о существе с чувствами, хотя это и не имело смысла. Я вымылась, вытерлась и причесала волосы, надушила их и тело, и с отвращением посмотрела на грязную, драного «рубашку», оставленную мной на полу. Она исчезла.