— Дарак, — окликнула я, — три синих, один красный.

Он меня не услышал.

Всадники догоняли нас. Я выбила большинство красных, и много синих.

Вот они уже впереди нас. Я развернулась кругом и выстрелила с борта. Остальные — красные. Мы обошли их. Я выбила желтый и два синих.

Беллан махнул нам, делая знак остановиться.

Я оставила Дарака с лошадьми и пошла обратно к всадникам. Мишень ощетинилась стрелами, словно дикобраз. Я оставила невыбитыми пять синих.

— Я вижу, ты по-настоящему и не пыталась попасть в желтые, — заметил Беллан. — Это очень хорошо. Среди моих всадников здесь есть великолепные лучники. Они занимаются этим для развлечения. Выбивают примерно три-четыре синих, пятнадцать красных. А у тебя двадцать синих и все двадцать пять красных.

Распар улыбнулся.

— Оставляю вас на попечение Беллана, — сказал он. — Наверное, вы отужинаете сегодня вечерам в моем доме?

Наши дни составляли теперь странную мозаику, где дикость сочеталась с изысканностью манер и настоящим делом.

Дикостью был учебный трек. Тот первый день с его вспотевшими конями, вспотевшим металлом, перцем пыли и хребтоломными, костедробильными упражнениями, был всего лишь прологом к последующим, полным опасности и дискомфорта, урокам. Беллан был суровым, строгим учителем. Он будет сквернословить так же мерзко, как любой разбойник, когда Дарак не сумеет выполнить его требования, а Дарак будет выслушивать, не проявляя ни гнева, ни возмущения, а потом пробовать вновь и добиваться успеха. Каждую ночь, когда он уляжется на постель гостиницы, я буду втирать мазь в очередной рваный шрам у него на спине, в тех местах, где вороные, напрягая обе его сильные руки, пытались разорвать его тело надвое. Следы многих таких шрамов покрывали твердую и жесткую, как дубленая кожа, белизну спины Беллана. Что же касается меня, то на правой руке у меня саднили рубцы, оставленные браслетами щита — этого бронзового чудовища, закрывающего мое тело. Моя неспособность покрыться шрамами в данном случае была невыгодной — я не могла нарастить защитную ткань. С каждым рассветом рука у меня заживала, но к вечеру кожа снова стиралась в кровь. В отличие от моих ступней, подошвы которых были как железо с тех пор, как я проснулась под горой, самообновляющаяся кожа тела делала меня уязвимой, как младенца. Беллан полагал, что я, при всем моем мастерстве лучника, — мягкотелая девушка. Он посоветовал мне забинтовать следы рубцов льняными повязками и надеть на металлические браслеты кожаные кольца. Это помогло, но мне все равно приходилось достаточно тяжело.

На третий день, когда мы сочли себя мастерами лука и колесницы, Беллан начал знакомить нас с сутью дела. Я еще не видела ни стадиона в Анкуруме, ни планировки Прямой, когда ее приготовят для Сагари, но, по милости Распара, учебный трек стал приличной копией. У нас имелись Прямая, поворот и Скора. Теперь мы узнали препятствия — колонны Земли и Воздуха. Они были чистейшим коварством, и больше чем с двумя другими грядущими препятствиями — Огнем и Водой — мы могли доказать свою способность справиться с ними только на арене. Земля была дубовой стеной на колесах, выкатываемой и устанавливаемой на земле перед скачками. В этой стене имелись четыре арки, в каждом случае достаточно широкие, чтобы пропустить одну колесницу. А состязалось за возможность проехать всегда по меньшей мере шесть колесниц; мы уже знали, что в этом году Сагари собрали семь соревнующихся, не считая нас самих. Воздух представляли две ямы, всего пяти футов в диаметре, что правда то правда, но вытянувшиеся вперед ярдов на десять. Между ними и по обе стороны от них хватало места для проезда, так что колесница, шедшая впереди, одна сумела бы проскочить достаточно легко. Но, когда их много, некоторые неминуемо попадутся в эту западню; ноги лошадей вмиг переломятся, а если застрянут задние колеса, то возничего и лучника, вероятно, выбросит вон на дышло или под копыта преследующих упряжек. Два дня мы потратили на стену Земли, уворачиваясь от двух других учебных колесниц Распара, управляемых людьми Беллана. Падения случались, но без особых жертв. Один колесничий сломал ногу, а одна тройка, не наша, бешено промчалась прямо сквозь деревянную стену — к счастью, хлипкую и не причинившую большого вреда. Через два дня после этого мы играли с ямами Воздуха, не очень глубокими и, к счастью, накрытых легкой сетчатой рамой. Несколько раз вороных заносило в них, но к закату второго дня мы научились такому трюку, как резко повышать скорость или отставать, что проносило нас мимо или оставляло последними, а затем настигать других, когда снова пойдет открытый участок.

Следующей была Вода, а у Распара отсутствовали подземные ключи, бурлившие под Сиркуниксом; и мы вместо этого твердо усвоили свой урок под потоками из гигантских накрененных ведер, раскачиваемых сверху на цепях веселыми слугами Распара. Мои лук и стрелы сто раз повисали мокрыми и бесполезными, прежде чем Дарак научился преодолевать это препятствие, а я научилась искусству закрывать их щитом, если он ошибался в расчете. А потом пришел Огонь.

Это произошло на десятый день, когда Игры в Анкуруме уже начались. Сиркуникс находился достаточно близко к городским стенам, чтобы в неподвижности жаркого дня до конефермы долетали иной раз гневные или ликующие вопли толпы. Там шли состязания борцов, травля зверей и акробатика. Скачки начнутся через четыре дня от теперешнего, а еще через два дня наступит черед королевских коронных скачек — Сагари. В тот десятый рассвет мы знали, что у нас осталось всего шесть дней, чтобы подготовиться к победе или смерти.

И поэтому между горящих столбов, служивших символами столпов Огня на арене, мы проехали благополучно, потому что должны были это сделать.

Вилла при конеферме была прохладным и белым, скупо, по со вкусом меблированным жилищем, которое вносило в нашу дикую жизнь элементы изысканности и деловитости. Здесь была давно уже заключена, скреплена подписями, засвидетельствована и почти забыта сделка, которая казалась теперь мелочью по сравнению с предстоящими скачками. Товары Дарака исчезли. В обмен он получил щедрую цену — цену, заверил он меня, превосходящую все, на что он мог надеяться, пока действовал через посредника.

— Коль скоро мы станем победителями Сагари, то сможем ехать обратно как короли, — сказал он мне, но в глазах его светился увлеченный, яркий, лихорадочный азарт Беллана. Он был колесничим умом, телом и душой; даже во сне я чувствовала, как его тело дрожит, оживляясь от бега колесницы. Редко он обращался ко мне в темноте за любовью. Он был опустошен; кроме того, Беллан предупредил нас обоих, откровенно и без всякого выражения на лице. — Если в вас есть хоть капля здравого смысла, вы в постели оставите друг друга в покое, пока все это не закончится. Мужчина правит лошадьми головой, руками, ногами и чреслами. Что же касается твоей женщины, то если ты сейчас случайно сделаешь ее беременной — ты пропал. Когда у тебя месячные? — добавил он, обращаясь ко мне. — Надеюсь, не в день скачек? — Я ответила ему, что не знаю. У меня пока не наблюдалось никакого ритма, как у других женщин. — Я достану тебе одно снадобье, — пообещал Беллан. — Оно просушит тебя до окончания скачек. Эти женщины… — он сделал жест отвращения. — Не будь ты гением с луком, я б тебя никогда и близко не подпустил к этому делу.

На десятый вечер, за шесть дней до скачек, мы сидели за ужином с Распаром. Мерцали свечи, цветные блики на серебряных блюдах и ониксовых чашах. За окном стрекотали в теплых сумерках сверчки.

— Вы подтвердили то, что я предвидел в вас, — сказал Дараку Распар. Вы удержали их, пронесясь сквозь Огонь. Прошу заметить, их еще жеребятами обучали смотреть пламени в глаза. Я видел, как люди выезжали на Сагари с неприученными к огню лошадьми и увижу это еще не раз. Дурацкий прием. Он всегда кончается. — Он снова налил вина себе и Дараку. — Я уже внес ваше имя в список участников. Дарак кивнул.