Он снова поддразнивал ее? Да, вероятно, поддразнивал, хотя она не была в этом уверена.

Тут граф поднес к губам руку Эммы, потом спросил:

— Так как же? Такое путешествие не было бы для тебя слишком скандальным?

Эмма молчала, и граф, поднявшись с места, заявил:

— Молчание — знак согласия. И в таком случае уроки начнем давать прямо сейчас.

Когда они вошли в спальню, Эмма сразу же бросилась к постели и принялась рыться среди простыней, одеял и подушек.

— Он должен быть где-то здесь, — бормотала она.

Дариус молча наблюдал за своей любовницей. Ясно было, что она снова принялась искать свой ридикюль. И не было сомнений в том, что содержимое этого ридикюля имело для нее особое значение. Вот только какое?

Впрочем, последняя мысль ненадолго задержалась в сознании графа — слишком уж эротичной была поза мисс Фэрборн. Она замерла, стоя на четвереньках, потом внимательно посмотрела на него и подползла к нему. Просунув руку под простыню, на которой он сейчас лежал, она выдернула из-под него пухлый ридикюль.

— Вы на нем лежали, — сказала она укоризненно.

— Да, верно, — отозвался граф. И, потянувшись к ней, добавил: — Дорогая, не двигайся. — Он взял у нее ридикюль и повесил его на круглый выступ в изголовье кровати. — Теперь ты его легко найдешь, когда он тебе понадобится.

Эмма попыталась сесть, но Дариус заявил:

— Нет, оставайся так, как есть.

Эмму, казалось, удивило это распоряжение, но скоро она все поняла. Граф ловко распустил завязки ее халата, и шелк складками соскользнул у нее со спины. Затем рука его оказалась у нее на груди, и пальцы принялись осторожно теребить соски. Эмма со стоном закрыла глаза — наслаждение преобразило ее лицо. Дариус продолжал ее ласкать, и вскоре уже стоны вырывались из ее горла один за другим — она не могла больше владеть собой. Стоны эти еще сильнее возбудили графа; его охватил неудержимый чувственный голод, и он, опустившись на колени за спиной любовницы, сбросил халат и с себя. Эмма посмотрела на него через плечо, и он увидел в ее глазах смущение, хотя они и были затуманены желанием.

— Не двигайся, — приказал Дариус. — Я хочу, чтобы ты оставалась в этой позе.

Рука его скользнула меж ее ног, и Эмма затрепетала; она с трудом могла сохранять свою позу. Граф же взял ее обеими руками за бедра и, чуть приподняв, вошел в нее. Из горла Эммы вырвался громкий стон, сменившийся еще более громким. И стоны эти заставили Дариуса забыть обо всем на свете — теперь он мог думать лишь о чудесном теле своей любовницы и о том наслаждении, что сейчас испытывал.

А отчаянные стоны Эммы звенели в ночи до тех пор, пока не сменились хриплыми воплями экстаза.

— И что же, по-твоему, она скрывает?

Вопрос прозвучал чуть слышно — как будто он знал, что она не спит.

Они по-прежнему лежали на кровати графа, лежали в полном изнеможении, так что едва могли шевельнуться.

— Кто? — спросила Эмма.

— Моя сестра. Ты ведь сказала, что она, возможно, что-то скрывает.

Скорее всего речь шла о мужчине. Возможно — о любовнике. Эмма представила, какой гнев охватит графа при открытии, что какой-то негодяй осмелился соблазнить его сестру. Немного помедлив, она ответила:

— Скрывает что-то такое, чего, по ее мнению, ты бы не одобрил. Возможно, такую подругу, как Кассандра.

— А может, это мужчина, которого я бы не одобрил?

Вот она, награда за лукавство! Эмма снова помолчала, потом тихо сказала:

— Нет, едва ли. Ведь она же пренебрегает светскими обязанностями и нигде не бывает, верно? А если она никогда не покидает дом, то у нее не могло быть случая встретиться с недостойным человеком.

— Думаю, ты права, — пробормотал Саутуэйт сонным голосом. — И все же об этом стоит подумать.

Он глубоко вздохнул, как удовлетворенный человек, отходящий ко сну.

Эмма тоже вздохнула, но совсем по-другому, — она прекрасно понимала, что ей следовало побыстрее покинуть дом графа.

Подавив растущую грусть, она попыталась высвободиться из его объятий.

— Мне пора, — сказала она. — Надо идти…

— Я велел слуге постучать в шесть часов. А потом я осторожно и незаметно выведу тебя.

— Дело не в осторожности и скромности, а в том, что рано утром меня ждут дела. Я не хочу уезжать из дома, не успев приехать.

Но граф не убрал руки с ее плеча. Опершись на локоть другой руки, он заглянул ей в лицо.

— Дела и обязанности слишком часто отвлекают тебя, Эмма. Даже накануне вечером мисс Фэрборн иногда впадала в глубокую задумчивость. Гораздо более глубокую, чем мне хотелось бы. Пойми, что все твои обязанности могут и подождать.

Граф проговорил это в задумчивости, даже с некоторым беспокойством. В его интонациях не было упрека, но все-таки Эмма опасалась, что он что-то подозревал.

Ох, как хорошо, что почти все свечи уже сгорели. В противном случае едва ли ей удалось бы скрыть свою озабоченность.

— Может, тебе нужна моя помощь в этих делах? — продолжал граф. — Мы же, в конце концов, партнеры…

Предложение помощи еще больше насторожило Эмму. Было ясно: граф что-то заподозрил — теперь в этом уже не было сомнений.

В какой-то момент ей захотелось все ему рассказать, но она сдержалась — не желала впутывать его в нечто такое, что и сама не вполне понимала. К тому же не следовало забывать о затруднительной ситуации в связи с Робертом. Не могла же она просить Саутуэйта смотреть в другую сторону, пока сама будет заниматься преступными делами…

Овладев собой, Эмма с веселой улыбкой проговорила:

— Ах, Саутуэйт, все-таки не забывай, что дочь коммерсанта сейчас занята денежными вопросами. Ведь на мне лежит тяжкий груз ответственности. А как только я раздам деньги из этого ридикюля и произведу все выплаты, меня перестанет угнетать ответственность. Теперь понял?

Граф какое-то время молчал. Наконец, выпустив ее из объятий, он сказал:

— Что ж, иди, если должна. Я распоряжусь насчет кареты — чтобы тебя отвезли домой.

В десять часов Эмма постучала в синюю дверь. Рядом с ней, охраняя ее, стоял мистер Диллон. Эмма же крепко держала под мышкой свой ридикюль.

Она гадала, знал ли мистер Диллон о том, что ее всю ночь не было дома. Мейтленд, конечно, знал, потому что сидел в холле, ожидая ее. Горничная тоже знала, как, возможно, и все остальные слуги. И то, что она явилась домой в карете графа, могло вызвать у них всевозможные догадки по поводу ее времяпрепровождения. «Хорошо, если б они решили, что Саутуэйт просто устроил торжественный ужин в связи с успешным окончанием аукциона», — подумала Эмма.

Мистер Диллон исчез, как только дверь открылась, — он пошел присмотреть за каретой и лошадью. А открыла дверь та же пожилая женщина, что и в первый раз. Но сегодня она повела Эмму не в студию, откуда доносились голоса работавших женщин, а в заднюю часть дома, в комнату, выходившую окнами в сад.

Предупрежденная письмом заранее, Мариэль ждала Эмму в обществе старика, очевидно, и представившего рисунки на распродажу. Поздоровавшись с ними, Эмма открыла свой ридикюль.

— Как вы, возможно, слышали, аукцион оказался успешным, — сказала она. — Люди пришли на него ради картин старых мастеров и драгоценностей, но раскупили почти все.

Старик кивнул, но глаза его были устремлены только на ридикюль. Без дальнейших церемоний Эмма вынула деньги и пересчитала их. Оказалось — семьсот фунтов.

Вручив старику экземпляр каталога, она пояснила:

— Здесь помечены суммы, полученные за каждый рисунок. Была публичная распродажа, и потому у меня не было бы возможности обмануть вас. Но я не обижусь, если вы захотите все пересчитать, чтобы убедиться, что я заплатила вам честно. Но конечно же, десять процентов от выручки причитается «Дому Фэрборна» в качестве комиссионных.

Старик что-то сказал Мариэль по-французски. Та покачала головой, потом взяла каталог и взглянула на цифры.

— Он вам доверяет, но я предпочитаю проверять, — сказала француженка.