— Конечно, от комиссионных. — Эмма рассмеялась, потому что сочла вопрос графа глупым. Потом вдруг нахмурилась и добавила: — Я уверена, что все объяснила Кассандре, так что она не впадет в заблуждение. Да-да, десять процентов от комиссионных, а не процент от окончательной выручки.

Граф кивнул и подошел к окнам, выходящим на улицу. Внизу уже ожидала карета.

— Лучше рассчитывать на то, что леди Кассандра все поняла. В противном случае ваша сегодняшняя выручка будет очень небольшой.

За окном мелькнул капор Лидии, выходившей из дома. Перед тем как забраться в карету, она оглянулась на дом. И выражение ее лица очень удивило Дариуса. Сестра выглядела счастливой. Похоже было, что Лидия предпочитала общество скучной тетки в Кенте обществу своего столь же скучного брата в Лондоне.

Тут карета тронулась с места, и граф, повернувшись к гостье, проговорил:

— Я уверен, Эмма, что леди Кассандра все правильно поняла, так что не беспокойтесь.

— Хотелось бы мне быть такой же уверенной, как вы, — со вздохом пробормотала Эмма. — Теперь, когда появилась возможность поговорить об этом… Я пытаюсь сейчас вспомнить в подробностях, что мы говорили друг другу на эту тему.

— Если ваша подруга что-то поняла неверно, я позабочусь о том, чтобы ей все объяснили, — заявил граф.

— Нет-нет, я уверена, что до этого не дойдет, но все же… Скажите, может быть, вам еще что-то показалось подозрительным? Я готова дать вам на сей счет разъяснения.

Удивительно, что она употребила именно это слово — «подозрительное». К несчастью, оно было точным.

В соответствии с инструкциями графа на продаже не было предметов, предоставленных анонимами, не желавшими, чтобы их имя упоминалось на аукционе; исключением являлись рисунки, а также Рафаэль. Однако в большом количестве были изделия из серебра, роскошные шелка и кружева — все это Эмма представила как свою собственность, и выручка от продажи этих предметов теперь тоже находилась у нее в ридикюле. Но что она ответит, если граф спросит об этих вещах? Сказать, что это — семейные ценности, которые она решила обратить в деньги? Он мог бы не поверить. И в любом случае что-нибудь заподозрил бы… Вернее, не «что-нибудь», а продажу контрабандных товаров. И тогда все в их отношениях изменилось бы.

Но граф ни о чем не стал расспрашивать. Взяв из ее руки бокал с шампанским, он поставил его на стоявший рядом с диваном столик и сказал:

— Вы сможете позже объяснить все, что касается окончательной выручки, Эмма. А сегодня нам надо поговорить о другом.

Эмма тотчас поняла, что означали слова «поговорить о другом», — достаточно было лишь увидеть лицо мужчины, стоявшего перед ней. И сейчас он смотрел на нее так, что у нее дух захватывало.

Судорожно сглотнув, Эмма пробормотала:

— А как же Лидия?..

— Уехала к тетке. Той потребовалось ее общество во время путешествия.

Эмма чувствовала, что не сможет воспротивиться, не сможет не отдаться радости и наслаждению. И все же, отвернувшись, она закрыла глаза и попыталась воззвать к своему здравому смыслу, отрешиться от восхитительных тайных ощущений. Ох, ей не следовало поддаваться ему, ведь она же прекрасно знала, что не могла стать ни его женой, ни любовницей. И если бы она рассказала графу все, если бы объяснила, насколько скверно все могло обернуться, то он бы тотчас же потерял к ней интерес.

Он шагнул к дивану и сел рядом с ней. Затем, повернувшись, осторожно взял ее за подбородок, собираясь поцеловать. И Эмма знала: как только это произойдет, она уже не сможет противиться.

Ей следовало тотчас же заговорить, немедленно! Но тут его губы прикоснулись к ее губам, и все слова, все возражения тотчас же вылетели у нее из головы. И она даже не сделала попытки сопротивляться. Когда же он обнял ее и прижал к себе, Эмма поняла, что и глупо было бы сопротивляться. Да, было бы ужасно глупо не воспользоваться еще одним случаем почувствовать себя особенной…

Дариусу не пришлось слишком стараться — снова соблазнить Эмму было не так уж трудно. Она с готовностью ответила на его поцелуи и объятия — будто знала, как следует себя вести, и ему было очень приятно чувствовать, что она нисколько не скрывала своего желания. Более того, ее попытки быть раскованной и отважной усиливали его возбуждение… О Боже, он сейчас реагировал на Эмму так, как будто не был с женщиной долгие годы. А впрочем, ничего удивительного. Ведь он уже две недели жаждал снова увидеть ее обнаженной.

Тут Дариус принялся поглаживать ее груди и покрывать поцелуями шею. Когда же пальцы его нащупали сосок, Эмма вскрикнула и застонала. А потом вдруг облизала губы — как будто собиралась заговорить.

Чуть отстранившись, Дариус заглянул ей в глаза и спросил:

— В чем дело? Вам не нравится?

— Нет-нет, очень нравится. Это нечто… неземное. Но не могли бы мы снова заняться тем, что было в прошлый раз?

Подобное нетерпение немного удивило графа. Но он тут же встал и увлек Эмму за собой.

— Только не здесь, дорогая. Идемте.

Дариус повел ее через холл, потом — вверх по лестнице. Но эта проклятая лестница казалась бесконечной! Не выдержав, граф прижал Эмму к стене и принялся целовать ее в шею.

— Нет-нет, и не здесь, — задыхаясь, прошептала девушка.

Дариус невольно вздохнул. Он чувствовал, что дрожит от нетерпения. Он желал ее сейчас, немедленно!

Граф снова схватил Эмму за руку и потащил ее по лестнице. На верхнем этаже, втащив к себе в спальню, принялся целовать, как бы утверждая свое право на обладание ею. После чего уложил на кровать и принялся срывать с себя одежду.

Ошеломленная бурным натиском Саутуэйта, Эмма едва успевала осознавать происходящее — образы, звуки и чувства сменяли друг друга, как стекла в калейдоскопе.

Сначала его поцелуи были осторожными и нежными, потом стали страстными и неистовыми, почти пугающими. Когда же она наконец оказалась на постели, под сапфировым балдахином, ей на мгновение почудилось, что она, покачиваясь на волнах, медленно уплывает куда-то…

Но вскоре сознание ее прояснилось, и Эмма поняла, что находилась в слабо освещенной комнате, а перед ней, у кровати, стоял Саутуэйт — высокий, поджарый и сильный. Он быстро раздевался, и казалось, что при каждом своем движении он как бы сбрасывал с себя обличье джентльмена. Было ясно: еще несколько секунд — и он напрочь забудет о благопристойности и хороших манерах.

И вот он уже стоит перед ней совершенно обнаженный. И в сумеречном свете его тело казалось изваянным из мрамора. Потом «статуя» ожила, сделала движение — и он опустился перед кроватью на колени, так что теперь Эмма видела над собой его лицо и широкие мускулистые плечи. В глазах же графа сверкало страстное желание.

А затем он стал раздевать ее, и в тот же миг Эмма снова утратила способность ясно мыслить; каждое его прикосновение доставляло почти непереносимое наслаждение, и теперь ей хотелось только одного — побыстрее избавиться от разделявшей их эфемерной преграды в виде ее одежды.

К счастью, пальцы графа оказались на удивление проворными, и вскоре он избавил Эмму от всего, что ее сковывало, — теперь она была совершенно свободной, совершенно обнаженной!

В безумном порыве Эмма обняла графа и прижалась к нему, всецело отдаваясь наслаждению. Его близость завораживала ее — как и в прошлый раз. А он ласкал ее груди, легонько прикусывая соски, и на каждую его ласку, на каждое прикосновение ее тело отвечало восхитительным трепетом.

— Но ведь я обещал большее, разве не так? — спросил он неожиданно.

Эмма была слишком возбуждена, чтобы стесняться или чувствовать смущение. Она тут же кивнула, предвкушая новые наслаждения.

Саутуэйт тотчас отстранился и пробормотал:

— В таком случае иди ко мне…

Граф мгновенно переменил позу таким образом, что теперь упирался спиной в спинку кровати. Эмму же, усадив лицом к себе, подтащил поближе, так что теперь его возбужденная плоть уткнулась в ее лоно. Она закрыла глаза и громко застонала, чувствуя, как нарастает возбуждение. И тут же всхлипнула от нетерпения — ей казалось, что тело ее вот-вот разорвется на части. В отчаянии вцепившись в плечи графа, Эмма запрокинула голову и с мольбой в голосе прохрипела: