Ему почудилось, что она замерла. Во всяком случае, на одно мгновение словно оцепенела.

— Вижу, вы снова были в хранилище, — сказала мисс Фэрборн. — Надеюсь, вы ничего там не передвигали? Там все расположено в соответствии с моими вкусами — чтобы ничего не упустить, когда я буду составлять каталог.

— Я вообще ничего не трогал. — Дариус выпрямился. — Но там все так заполнено, что непонятно, как вы ухитряетесь добраться до письменного стола.

— Я же вам сказала, что будут новые поступления. И вот они уже начали прибывать. Сейчас мне требуется лишь получить известие от господина Вернера. — Эмма перевернула еще два листа, и открылся крупный рисунок чернилами и белилами. — Что же касается остальных великих имен, которые можно было бы связать с этими рисунками, то думаю, вот этот — настоящая находка, сокровище. Это великолепная работа Тьеполо, и вы можете сообщить своим друзьям, что она будет выставлена на продажу. Любой серьезный коллекционер должен знать об этом.

— Вы намекаете на то, что я стану участвовать в распродаже, мисс Фэрборн?

— Я никогда бы не осмелилась попросить вас о такой услуге, и все же… Если бы вы, когда будете на светских вечерах и обедах, описали кое-какие раритеты, которые могут появиться на распродаже, это очень способствовало бы успеху.

— А потом вы меня вырядите в костюм мистера Найтингейла и заставите приветствовать всех, кто соберется в вечер предварительного показа, — с усмешкой проговорил граф.

Эмма осторожно свернула стопку рисунков в рулон, потом обвязала рулон широкой лентой. Пристально взглянув на нее, граф сказал:

— Вы не были в аукционном доме уже несколько дней. Почему?

Не глядя на него, Эмма ответила:

— У меня были другие дела.

— А завтра?

— Завтра появятся новые.

— Но в конце концов надо будет составить каталог, не так ли?

— Я составлю его в положенный срок. А вы, лорд Саутуэйт? Вы закончили проверять отчеты и счета?

— Почти закончил.

По правде говоря, он закончил проверку без всякого «почти», и ему следовало бы сказать об этом, чтобы увидеться с ней в следующий раз только на аукционе. Однако он спросил:

— Вы не появляетесь там, потому что опасаетесь встречи со мной? Вы скрываетесь из-за того, что произошло в саду?

— Просто у меня были неотложные дела. К тому же… — Она посмотрела прямо ему в глаза и тихо добавила: — Если честно, я предпочитаю особенно не думать о том дне. Боюсь, что если начну об этом думать, то стану корить себя за ужасное поведение, а вас — за то, что вызвали подобное поведение.

— Позвольте мне взять на себя всю ответственность. Мне следовало извиниться в тот же день.

— Но вы этого не сделали, потому что я — не леди?

— Ваше происхождение не имеет к этому никакого отношения. Я не извинился, потому что… Откровенно говоря, я не испытывал ни малейшего раскаяния.

Ложь, ложь! Увертки и обман! Он не извинился потому, что желал ее. Даже сейчас желал.

— А теперь испытываете раскаяние? — спросила Эмма.

— Нет. Но я не из тех мужчин, которые злоупотребляют благосклонностью женщины.

Новая ложь! Черт бы побрал все на свете!

— Вы можете не опасаться меня, мисс Фэрборн. Для этого нет причины.

— Я вовсе не боюсь вас, сэр.

И она тоже лжет! Конечно, боится! Это читалось в ее глазах.

— Возможно, вы ведете себя иначе, когда общаетесь с дамами аристократического происхождения. Сомневаюсь, что вы часто общались с обычными, ординарными женщинами, — сказала Эмма.

— Опять вы о том же… Я вовсе не считаю вас ординарной женщиной. Напротив, вы очень даже необычная. И возможно, потому-то я и проявил несдержанность.

Наконец-то хоть капелька правды. Но и эта его лесть преследовала эгоистические цели.

— В каком странном мире вы, должно быть, живете, лорд Саутуэйт. Он настолько полон притворства, что по сравнению с ним моя безыскусность кажется вам интригующей.

Эмма держала рулон перед собой как щит и, пристально глядя на графа, продолжала:

— Давайте говорить правду, известную нам обоим. Каковы бы ни были ваши импульсы, но все же вы воспользовались моей растерянностью, не отрицайте этого. А я не стану притворяться и говорить, что вела себя достойно. Итак, мы оба знаем: вина за произошедшее — не только ваша. Однако я уверена, что вы больше никогда не застигнете меня врасплох. Никогда!

Проклятие! Черт возьми! Он пришел сюда, чтобы помириться с ней, а она говорила с ним таким тоном, будто бросала ему вызов. Вызов, пробудивший в нем дьявола, тотчас расправившего свои черные крылья.

— Вы хотите сказать, что если бы я попытался снова поцеловать вас, у вас хватило бы твердости воспротивиться? — осведомился граф.

Он не хотел, чтобы его слова звучали как угроза. Да она и не восприняла их подобным образом и тотчас же заявила:

— Да, я верю в свою твердость, сэр. И я выразилась достаточно ясно, давая вам понять, что не стоит снова целовать меня.

— До чего же вы наивны, если полагаете, что так и будет!

Ну… Раз вы извинились, то у меня есть все основания так считать.

— Вы действительно думаете, что извинения мужчины соответствуют его мыслям?

— В таком случае, сэр, позвольте мне выразиться яснее. Я не только надеюсь, что вы станете обуздывать себя, — я требую этого. И пожалуй, я хотела бы получить от вас заверения, что так вы и будете поступать.

Граф пожал плечами и с усмешкой проговорил:

— Я никогда не даю честного слова, если знаю, что не смогу его сдержать. — Он осторожно взял из ее рук рулон с рисунками и отложил в сторону. — Видите ли, мисс Фэрборн, покидая сад, я уже знал, что снова вас поцелую.

Ее лицо оказалось между его ладонями. Эмма вздрогнула, но не стала вырываться. А в следующее мгновение их губы слились. И в тот же миг глаза девушки широко раскрылись — как будто она ужасно удивилась чему-то.

Эмма и впрямь была удивлена; ведь сейчас, при поцелуе графа, она испытывала то же самое, что и тогда, в саду.

А Дариус уже понял, что ему придется дорого заплатить за этот поцелуй. Но его сейчас никакая плата не смущала — Эмма была сладостной, восхитительной и безмерно соблазнительной. И думал он лишь о том, как бы добиться большего, чем просто поцелуй. Более того, Дариус был уверен, что имел на это право.

Наконец, заставив себя прервать поцелуй, он отстранился и мысленно воскликнул: «Нет, не здесь, не теперь! Еще будет время!..»

Казалось, они простояли так целую вечность. Их влекло друг к другу, и оба об этом знали. Так и не сказав ни слова, Эмма медленно присела в реверансе. Дариус же молча поклонился и вышел из комнаты.

Завернув за угол фасада собора Святого Павла, Эмма направилась в восточную часть двора. Она была в черном траурном платье — надеялась, что этот человек узнает ее по трауру, если, конечно, он не знал ее в лицо.

Она раз за разом вспоминала все, что произошло во время вчерашнего визита Саутуэйта, и одновременно оглядывала людей, мимо которых проходила; вероятно, тот, с кем ей предстояло встретиться, должен был подать какой-то знак.

Саутуэйт же извинился без малейших признаков смущения… Очень порядочный граф сказал очень правильные слова, и произнес он их очень правильным тоном, выразив вежливое, пусть даже и неискреннее сожаление. Должно быть, он тщательно изучил инструкцию, необходимую для такого случая.

И он сказал, что не считает ее ординарной, но эти его слова были всего лишь проявлением любезности, не более того. А она бросила ему вызов, намекнув на то, что он обращался с ней не так, как повел бы себя с женщиной знатного происхождения. Но признать это было для него унизительно. Да и что он мог ей ответить? Правила достойного поведения лорда не распространялись на таких, как она, а только на дочерей пэров и прочих джентльменов. Разве не так?

Было бы глупо сердиться на него из-за того, что он солгал, чтобы избавить ее от унижения. Да и она ведь тоже лгала, говоря, что не боится его. Граф всегда ухитрялся взять над ней верх, и теперь Эмма испытывала досаду из-за того, что это случилось снова. Увы, она не доверяла себе и не думала, что смогла бы проявить твердость, если бы ему вздумалось опять поцеловать ее. И вот это случилось, и она вновь покорилась как… Как кто? Распутница? Шлюха?