Эмма оглядела выставочный зал, ожидая увидеть где-нибудь в темном углу и самого Саутуэйта. Но он, должно быть, оставил картину здесь и тотчас же уехал. Вероятно, он прочитал документы и разглядел подпись, несмотря на все ее усилия сделать подпись почти неразборчивой. Наверное, граф понял, что картина принадлежала ее отцу и что она продала ее, чтобы выручить деньги для личных нужд.

Вернул ли он картину из сентиментальности — чтобы она не потеряла одно из самых дорогих и ценимых папой полотен? Или же заподозрил, куда пойдут деньги за нее, поэтому захотел отдалиться от всего, что могло быть с этим связано?

— Да, пожалуйста, захватите ее, мистер Диллон. Она слишком ценная, чтобы оставлять ее здесь без охраны.

В карете Эмма несколько минут любовалась картиной Рафаэля. «Ах, как хорошо было бы оставить себе изображение святого Георгия, поражающего моих собственных драконов», — подумала она.

Отложив картину, Эмма принялась сочинять письмо Саутуэйту, чтобы поведать ему, что их интимные отношения прерываются навсегда.

Дариус подъехал к массивному особняку на Гросвенор-сквер в десять часов следующего вечера. Он бы предпочел не приезжать сюда, но не смог придумать иного способа быстро получить ответы на все свои вопросы. Первый из них можно было бы разрешить за несколько минут. Но получит ли он ответ?

Слуга тотчас принял его шляпу, а другой взял визитную карточку.

— Пожалуйста, доложите его светлости, что я приехал по делу государственной важности, — сказал граф.

Какое-то время он ожидал герцога в приемной. Дом же казался совершенно тихим — ничто не нарушало тишину. И все же хозяин, должно быть, находился дома, если у него приняли карточку.

Дариус старался побороть нетерпение. Вполне возможно, что ему придется очень долго ждать ответа на отправленную со слугой визитную карточку. Такая медлительность могла бы показаться детской местью за все его резкие слова и намеки, но ведь герцогам все дозволено…

Саутуэйту казалось, что он прождал уже не меньше часа. Когда же вернулся слуга, он взглянул на часы и понял, что ожидание длилось всего пятнадцать минут. Ему было сказано, что его светлость примет его в библиотеке, и он тотчас же последовал за слугой в парике.

Герцог Пенхерст, по-видимому, наслаждаясь в одиночестве вечерним покоем, читал в обществе двух своих гончих. Но он сразу же отложил книгу, когда слуга объявил о приходе Дариуса, и указал на соседнее кресло. Внимательно посмотрев на визитера, он проговорил:

— Вы сказали, что это вопрос государственной безопасности. Когда я слышал вас в парламенте последний раз, вы сидели на задних скамьях и не на той стороне, на какой следовало бы.

— Я вовсе не собирался отправлять сообщение в правительство.

— То есть вы хотите идти другим путем?

— Да, — кивнул Дариус.

Пенхерст счел этот ответ забавным, даже улыбнулся. Потом вдруг спросил:

— И почему я должен отнестись к этому вопросу благожелательно?

Для этого не было причины. Во всяком случае, больше не было. Но возможно, еще недавно герцог пошел бы навстречу из дружеских чувств.

— Речь о цепи береговой охраны, которую мы создали на побережье.

— Ах да, понятно! И вы справились со своей задачей? Это был весьма амбициозный план. Насколько мне помнится, это было совместное действие.

— И все еще им остается. Наша цепь существует уже более месяца. И с некоторым успехом.

— Полагаю, вы имеете в виду пленника, которого привезли с побережья?

— Вы знаете об этом?

— Конечно. Потому-то вы здесь… Но ведь этот человек признался только в контрабанде. Я, например, мог бы схватить любого парня, бредущего по дороге в Кент, и у меня был бы точно такой же шанс объявить об успешном задержании шпиона. Конечно, я слышал о его признаниях. Но возможно, позже он станет более сговорчивым.

Герцог протянул руку, чтобы почесать за ухом собаку. Свечи, горевшие на столе, бросали отсвет на желтую шелковую ленту, перехватывавшую на старомодный манер длинные волосы у него на затылке.

— Говоря «позже», вы намекаете на пытки? — спросил Дариус.

Герцог поднял голову и внимательно посмотрел на собеседника.

— Саутуэйт, почему бы нам не называть вещи своими именами?

— Так речь шла о пытках, когда вы впервые услышали об этом деле?

Пенхерст с усмешкой покачал головой:

— Конечно, нет! Мы ведь цивилизованные люди! Поэтому никогда не признаемся, что применяем пытки. — Он снова занял положение поудобнее. — Но если говорить об официальном отчете, то можно сделать следующий вывод: пленник добровольно сообщил о себе сведения, дающие право повесить его как шпиона. Ваша цепь береговой охраны сработала, Саутуэйт!

— Меня интересует не его признание, а объяснения, если он представил таковые. Например, как он собирался действовать, если бы все у него пошло хорошо? Я слышал, что, признавшись в контрабанде, пленник добавил, что должен был кое с кем встретиться на побережье.

— Если вы, Саутуэйт, решили, что я знаю так много, то ваше воображение опередило события.

— Но я знаю, что вы разделяете мою озабоченность нашей уязвимостью. И если бы вы услышали, что действительно был захвачен шпион, то непременно заинтересовались бы подробностями и все выведали бы.

Пенхерст поднялся и подошел к столу позади своего кресла. Взяв в руки графин с бренди, он вопросительно взглянул на Дариуса. Тот утвердительно кивнул, и скоро два стакана сблизили их и облегчили беседу.

— Мне сказали, что этот человек якобы проклял тех, кто решил отправить его на наше побережье, но ничего объяснять не стал. Похоже, они располагали более надежным способом обделывать подобного рода дела, но недавно лишились такой возможности. Это произошло, вероятно, несколько месяцев назад. Возможно, причина в том, что вы создали свою береговую охрану.

— Он рассказал, как они действовали прежде?

— На берегу кто-нибудь наблюдал за ними и ночью подавал сигнал, что путь свободен. Французские корабли или лодки высаживали человека неподалеку от того места, где вы захватили этого, а затем его встречали свои люди, чтобы проводить в дом, считавшийся безопасным пристанищем. Как только становилось возможно, его отправляли в Лондон или в другое место, где находилось еще одно надежное пристанище. Там ему передавали какую-нибудь важную информацию, и он отправлялся обратно тем же путем, что и прибыл.

— Значит, он играл роль курьера. А он сказал, кто его послал и кто должен был встретить? Назвал имена своих информаторов?

Пенхерст сделал глоток бренди.

— К сожалению, он оказался… Виноват, но я отчасти лукавил, вводил вас в заблуждение. Мне сказали, что у него было слабое сердце. Прежде чем сообщить все подробности, он неожиданно испустил дух.

Дариус в ярости уставился на Пенхерста.

— Проклятие! Как же так?!

Он поднялся и принялся расхаживать по комнате, стараясь успокоиться. В этой истории многое вызывало беспокойство, а последние слова герцога прямо-таки бесили его.

— Если это может помочь делу, то знайте: я высказал Питту свое неудовольствие, — проговорил Пенхерст. — Я намекнул, что если Англия желает марать руки подобным образом, то мы по крайней мере должны найти людей, способных получить всю информацию, прежде чем их жестокость возьмет верх надо всеми остальными соображениями.

— Вероятно, ему ужасно не понравилось, что вы в курсе, что знаете о подобных методах воздействия.

— Разумеется, не понравилось, — кивнул герцог.

— Будь я проклят, если в следующий раз отдам им в руки пленника, — проворчал Дариус.

— Станете допрашивать его сами?

Граф предался раздумьям.

— А ведь вы могли бы использовать Кендейла, — сказал он наконец. — Просто приставьте пистолет к виску и задавайте вопросы. Бедняге достаточно будет взглянуть на Кендейла, чтобы понять: тот способен в любую минуту спустить курок.

«Так сделали бы и вы», — чуть не добавил граф, но вовремя проглотил эти слова вместе со следующей порцией бренди. И все же он не сомневался: если Пенхерст убил друга, то уж шпиона-то мог бы убить с легкостью.