— Больше не могу терпеть!..

Но Саутуэйт по-прежнему не торопился. Внезапно отстранившись, он проговорил:

— Оставайся так, как сейчас. Я хочу тебя поцеловать.

Эмма не поняла, что граф имел в виду. Не поняла даже и тогда, когда он широко раздвинул ее ноги и наклонился. А в следующее мгновение она испытала самое невероятное из наслаждений; все тело ее содрогнулось, а из горла вырвался крик восторга. И ей на миг показалось, что она теряет сознание.

Но сознание не оставило ее. И теперь она понимала, что делает ее любовник. Раз за разом на нее накатывали совершенно новые сладостные ощущения, и из горла ее то и дело вырывались стоны. Наконец, не выдержав, она громко закричала и содрогнулась в последний раз, а потом затихла в изнеможении. И сейчас ей казалось, что она как бы парит в воздухе.

Как долго продолжалось ее «парение», Эмма не знала. Но в какой-то момент она вдруг услышала собственный стон и поняла, что Дариус входит в нее, наполняя ее собой, снова заявляя права на нее. И ее вновь затопило ощущение всепроникающей близости — ощущение невероятного блаженства.

Ей следовало бы настаивать, чтобы он вызвал свою карету и отвез ее домой. Но прошла вечность, прежде чем эта здравая мысль пришла Эмме в голову. К тому же все зашло слишком далеко, так что едва ли граф воспринял бы всерьез такую просьбу, даже если бы она ее высказала.

Сейчас она сидела на постели в свете нескольких десятков свечей — Саутуэйт зажег их, когда наконец поднялся с кровати. И свечи эти колебались и трепетали, как восклицательные знаки, не требовавшие пояснений их смысла. Огоньки горели на высоких остроконечных свечах и, наверное, могли гореть всю ночь.

Звуки же, доносившиеся из смежной комнаты, свидетельствовали о том, что там накрывали на стол. Эмма опустила глаза на шелковый халат, который накинул на нее граф. Состояние ее гардероба требовало, чтобы они ужинали в уединении его покоев, и у нее не было оснований возражать против такого плана.

Сейчас она чувствовала себя более уверенно, чем после ночи в бальном зале. При всем волшебстве и очаровании той ночи ей тогда было очень не по себе, а вот теперь все выглядело совсем по-другому.

Спрыгнув с постели, Эмма подняла с пола свое платье, аккуратно сложила его и положила на стул. Она не хотела выглядеть замарашкой, когда будет покидать этот дом. И следовало помнить о времени. У нее оставалось еще множество дел, очень важных дел, и нельзя было о них забывать.

Осмотревшись, Эмма поискала свой ридикюль. Она не выпускала его из рук, когда Саутуэйт повел ее сюда, но сейчас нигде его не видела. Девушка опустилась на колени, чтобы поискать ридикюль под стульями и другой мебелью. И выругала себя за беспечность. Погрузившись в бездну наслаждения, она совершенно упустила из виду свои обязанности, что было непростительно — даже если ею двигала любовь.

Эмма замерла на мгновение, сама себе удивляясь. Неужели она мысленно назвала «любовью» то, что с ней случилось? Нет-нет, она не имела права называть страсть «любовью». Да, конечно, Саутуэйт счел своим долгом сделать ей предложение, но это ведь ничего не меняло…

Постояв с минуту на коленях, Эмма поднялась на ноги и снова осмотрелась.

— Где же мой ридикюль? — пробормотала она.

— Что ты там делала, Эмма? — послышался вдруг голос графа.

Она вздрогнула от неожиданности. И, обернувшись, обнаружила, что Саутуэйт стоял в дверях гардеробной.

Его халат из расшитой шелком парчи придавал ему весьма экзотический вид.

— Не могу найти свой ридикюль, — пробормотала Эмма.

Он подошел к ней и проговорил:

— Найдем его позже. Он не мог никуда деться. Вероятно, затерялся между простыней или в одежде. Лучше поешь сейчас чего-нибудь.

Оказалось, что в огромной гардеробной графа слуги уже приготовили ужин — стол, накрытый белоснежной скатертью, был уставлен серебром и тончайшим фарфором, и у стола стояли удобные кресла.

Эмма восхитилась тем, как деликатно и скромно было все обставлено. И с каким знанием дела! Возможно, все это объяснялось длительной практикой слуг. И должно быть, Лидия заблуждалась, утверждая, что ее брат дома не соблазнял женщин. Действительно, откуда ей было знать, чем он занимался по ночам в своих покоях?

При этой мысли Эмма почувствовала укол ревности. Она попыталась счесть столь неуместную реакцию нелепой и посмеяться над ней, но все-таки не смогла избавиться от чувства ревности.

А Саутуэйт, разливая шампанское, проговорил:

— Наконец-то нам удастся выпить за сегодняшний триумф.

Эмма уже собралась пошутить насчет шампанского, которое могло оказаться контрабандным, но вовремя прикусила язычок, так как вспомнила о том, что ослушалась графа и выставила на продажу запретные лоты.

— Как жаль, что здесь нет Кассандры, — посетовала она. — Думаю, она сейчас тоже празднует победу. Ведь Кассандра получит от продажи своих драгоценностей больше, чем надеялась. Ваш друг Эмбери во что бы то ни стало захотел приобрести ее сапфировые серьги с бриллиантами.

— Я пытался его остановить, но он меня не послушал.

— Возможно, он купил их для какой-то определенной леди.

— Если так, то ей следует быть готовой к тому, что придется кормить его какое-то время. Отец Эмбери дает ему весьма скудное содержание, и едва ли он может себе позволить такую вольность — даже если речь идет о какой-то особенной леди.

— Но я все-таки надеюсь, что он заплатит. Мне бы не хотелось говорить Кассандре, что…

— Если он не заплатит, заплачу я. — Граф поднял свой бокал. — За глаза, прекрасные и зоркие. И за тело, столь же пленительное, сколько и вос…

— О, благодарю вас! — поспешно перебила Эмма.

Саутуэйт рассмеялся:

— Прости меня, дорогая, но я думал, что ты предпочитаешь откровенность.

Лицо Эммы запылало.

— Я думаю, сэр, что есть вещи, о которых лучше не говорить.

— Ох, какое неожиданное осложнение! Но как же мне узнать, о чем говорить не стоит?

Эмма пристально посмотрела на любовника:

— Думаю, вы уже знаете.

Принявшись наконец за еду, граф заявил:

— Дорогая, я все думаю о твоих глазах, о том, насколько они зоркие и как умеют увидеть то, что следует. Должно быть, это качество ты унаследовала от отца. Должно быть, за долгие годы через «Дом Фэрборна» на твоих глазах прошло больше произведений Искусства, чем видел я за время своего грандиозного путешествия.

— Дело не только в поставляемых на продажу произведениях искусства, — возразила Эмма. — Когда мы куда-нибудь отправлялись, — а отца часто приглашали в разные поместья оценить предметы искусства, — он обычно брал с собой меня и брата. Другие путешественники, возможно, предпочитали осматривать сады в этих мэнорах, но отец, поговорив с домоправительницей, каждый раз получал разрешение позволить нам с братом увидеть произведения искусства. В частных коллекциях Англии есть удивительные раритеты.

— Значит, твой брат получил хорошую подготовку. Полагаю, он обладал таким же талантом, как и ты.

Получил! Обладал! Граф говорил о ее брате в прошедшем времени. Но они с папой не считали, что брат погиб.

Воцарилось долгое молчание. Наконец граф, не замечая, что Эмма замерла над своей тарелкой, вновь заговорил:

— Английские коллекции очень хороши, но ты еще больше удивишься, когда поедешь на континент и сможешь увидеть тамошние богатства. Входишь в заброшенную и никому не известную скромную церковь и находишь там произведения старых мастеров, способные соперничать с тем, чем располагаем мы в Англии.

— Значит, вы именно так провели свое «грандиозное путешествие»? Посещали малоизвестные церкви в поисках великих старых мастеров? А я-то думала, что молодые люди используют подобные путешествия для того, чтобы проводить время с падшими женщинами и предаваться оргиям.

— Признаюсь, что и я вел себя так же, как большинство молодых людей моего возраста. Поэтому мне следует повторить мое путешествие. У меня есть надежда на то, что по окончании этой ужасной войны ты поедешь со мной. Ты сможешь давать мне советы, когда я соберусь покупать коллекцию, способную соперничать с коллекцией Арунделла. А ночами я научу тебя всему, что знаю сам.