— Да, разумеется, — ответила Эмма.

Вскоре Мариэль отложила бумагу и кивнула старику. Он сгреб деньги, встал и, поклонившись, вышел из комнаты.

— Его это смущает, — сказала Мариэль. — Он рад, что вы проявили скромность и не назвали его имени. — Она указала на строчку в каталоге, где было указано, что «рисунки получены из коллекции уважаемого джентльмена, не пожелавшего назвать свое имя». — Он благодарен вам и расскажет про вас другим. Возможно, вам поступят новые вещи на продажу.

Эмма вынула из ридикюля еще одну пачку денег.

— А вот двадцать процентов вам.

Мариэль кивнула и пересчитала деньги — четырнадцать фунтов.

— А где еще один владелец вещей? Я и ему должна, — сказала Эмма. — Это за то, что было в повозке.

— Об этом я ничего не знаю.

— Думаю, кое-что вы все-таки знаете. Он ведь частенько здесь бывает. Разве не так?

Мариэль пожала плечами:

— Возможно. Иногда. Мне приходилось с ним здесь встречаться, но нечасто.

Эмма внимательно посмотрела на красивую молодую женщину, столь успешно демонстрировавшую французскую беззаботность. Казалось, Мариэль наскучил этот разговор.

— Вам известно его имя? — допытывалась Эмма. — Не знаете, где он живет? Может, где-то поблизости? Может быть, вы видели, в какой дом он входит? — Она помолчала, потом осмелилась задать нескромный вопрос: — А он часто бывает в этом доме?

Мариэль пристально взглянула на гостью.

— Думаете, я солгала вам? Но если так, то почему вы считаете, что сейчас я скажу правду?

— Возможно, потому, что вы заподозрили: речь идет о чем-то большем, чем повозка с шелками и винами.

Мариэль устремила взгляд в окно и, прищелкнув языком, пробормотала:

— Столько суеты из-за четырех шиллингов.

— Но возможно, речь идет не о четырех шиллингах.

Француженка рассмеялась и покачала головой:

— Нет-нет, я бы предпочла не иметь с вами торговых дел. Видите ли, я полагаю… — Мариэль о чем-то задумалась, потом вдруг выпалила: — Он глупец, и я думаю, вы это знаете, если встречали его. А глупцы — они всегда опасны.

— Насколько он опасен для вас?

— Опасна его глупость, а не он сам. Он приходил сюда две недели назад. Хотел снять комнату наверху. Предлагает хорошую цену, как и в случае с этой повозкой. Слишком хорошую, понимаете?

— Так он поселился здесь?

Мариэль закатила глаза, как будто Эмма задала глупейший вопрос.

— Вовсе нет. Ему нужна комната для человека, который скоро прибудет в Лондон. И он считает, что поступает очень умно. Разговаривает со мной так, будто я обязана хранить его тайны. — Мариэль многозначительно подмигнула и добавила: — Я прекрасно понимаю, что этот глупец может подвести меня под виселицу, если я не проявлю осторожность. Он слышал истории о Мариэль Лайон и думает, что хорошо меня знает.

— Что вы ему сказали?

— Сказала, что здесь одни только женщины и что у нас нет комнат для мужчин. Сказала, чтобы он убирался отсюда и держался от меня подальше. Я выгнала его.

— А как вы думаете, для кого он хотел снять комнату? — спросила Эмма.

— Разве не ясно? Для того, кому нужно укрытие и кто не осмеливается снять номер в гостинице, на постоялом дворе или в доме какого-нибудь англичанина. Возможно, это и есть человек, поставляющий вина, то есть тот, что прислал повозку. Но я не желаю ввязываться в опасное дело, которое принесет мне одни неприятности. Ведь за мной следят другие глупые люди! Думают, я стану что-то делать при свете дня и у них на глазах! А этот глупый человек… Он подумал, что я еще глупее, чем он!

Эмма невольно рассмеялась:

— Что ж, по крайней мере теперь у него есть прозвище — Глупец! Но ведь людей, которых можно так назвать, много, не так ли? И как же вы различите их, как отличите одного от другого? Может быть, Толстый глупец или Высокий глупец?

Мариэль хмыкнула:

— Ну… есть один, который следит за мной, и он слишком красив, чтобы его можно было не заметить. Я не знаю, какое имя подойдет ему лучше. Можно называть его Красивый глупец или Очень большой глупец.

Они посмеялись, радуясь возможности отвлечься. Затем Эмма стянула завязки своего ридикюля и, поднявшись, сказала:

— Я надеялась, что вы знаете, где его можно найти. Тогда я бы очень скоро покончила с этой повозкой и, возможно, с другими важными делами. Но вы предупреждаете меня, чтобы я держалась подальше от этого человека, верно?

Мариэль указала на ридикюль.

— У вас для него деньги? Вам незачем вступать с ним в контакт. Очень скоро он сам найдет вас. Этот человек готов рискнуть шеей ради шиллинга.

Но Эмма собиралась вести игру по-своему. Хотя, конечно, как и Мариэль, она не хотела быть замеченной в обществе Глупца, способного навлечь на нее беду.

— Что ж, мне пора. Возможно, вы как-нибудь навестите меня. Мы можем посидеть у меня в саду и поболтать о чем-нибудь более приятном.

Мариэль кивнула и с улыбкой ответила:

— Вы очень добры. Возможно, я навещу вас. — Поглаживая полученные деньги, будто лаская их, француженка добавила: — Поищу для вас новые произведения искусства.

Дариус еще одевался, когда ему принесли визитную карточку. Оказалось, его навестил Эмбери.

Граф приказал провести друга в гардеробную. В ожидании гостя он заканчивал одеваться и принимал от своего слуги последние аксессуары туалета. Когда же его манжеты были застегнуты, он заглянул в спальню. Там уже поработали слуги — все следы прошедшей ночи исчезли, и в комнате царил идеальный порядок.

Через несколько минут вошел Эмбери. Бросив на туалетный столик газету, он уселся в кресло с высокой спинкой, в котором за ужином сидела Эмма. Указав на газету, гость заявил:

— Теперь ты мой должник, ясно?

Дариус понял, что речь идет об аукционе в «Доме Фэрборна», где виконт Эмбери развлекал гостей игрой на скрипке, о чем, вероятно, и сообщали газеты.

— Прошу меня простить за то, что настоял на твоем участии, — ответил граф. — Но ведь из-за этого твой родитель не может урезать твое содержание. Он и так почти ничего тебе не дает.

— Этим утром я уже побывал у него и сказал ему об этом, — буркнул Эмбери.

— И что же? — осведомился Дариус. — Между прочим, я бы на твоем месте не стал бы покупать на аукционе драгоценности.

— Они меня пленили. Я без ума от сапфиров, — с улыбкой заявил виконт.

— Пожалуйста, успокой меня, скажи, что ты купил их не для себя, а для какой-то леди.

— К сожалению, это не так. Но надеюсь, что удачная ночь за игорным столом спасет меня.

— А знаешь, если бы я не втянул тебя в это дело и не заставил играть, ты бы не увидел своих сапфиров.

— Не извиняйся. Время от времени мне нравится играть для публики. Но я заметил, что тебя при этом не было.

— Я был в саду, но слышал каждую ноту.

Следовало признать, что Дариус не являлся страстным поклонником музыки. Однако игра Эмбери была чем-то особенным… Она очень трогала его, и это обстоятельство немного смущало графа.

— Я пришел поговорить не об этой статье в газете и не о своей страсти к драгоценностям, — сообщил Эмбери. — Видишь ли, вчера твой пленник наконец заговорил. Я узнал об этом от Питта.

— И что же заставило его заговорить?

— Возможно, неделя тюрьмы. Питт сказал только одно: его убедили признаться.

— Будучи джентльменами, мы бы предпочли не знать, к каким мерам убеждения они прибегли, — заметил граф. — Пожалуйста, скажи, что Кендейл в этом не участвовал.

— Не участвовал. Он был со мной всю вторую половину дня и весь вечер. Хотя и спорил все время, каждую минуту. Я познакомил его с леди, питающей слабость к мрачным и задумчивым мужчинам. Она вилась вокруг него весь вечер, а он не обращал на нее никакого внимания. В конце концов она в него влюбилась, а он не помнит даже ее имени.

Дариус хмыкнул и спросил:

— Так что же сказал этот узник?

— Узник настаивает на том, что он не шпион, а контрабандист. Говорит, его должен был встретить человек, собиравшийся принять у него бренди и предоставить ему жилье. Вместе, как предполагалось, они должны были разыскать англичан, промышляющих тем же, и заключить с ними соглашение.