Ламби узнал голос Нарвгара. Воин с большим топором дровосека был, как и он, ветераном Снайвамарка. Несмотря на то что он разбогател, Нарвгар так никогда и не приобрел себе мощной боевой секиры. Ему нравились простые вещи. Тот же самый топор, который рубит дубы и ели, врезался и в плоть троллей.

Последние мгновения перед битвой всегда тянутся мучительно медленно. Ламби с удовольствием сходил бы помочиться. Странно. Все время так. Незадолго до боя у него возникало такое чувство, что мочевой пузырь вот-вот лопнет. Но едва начинался бой, все забывалось.

Ламби увидел, как тролль, лицо которого было испещрено бугристыми шрамами, схватил за ногу бежавшего лучника.

Мужчина растянулся в снегу во весь рост. Он с криком пытался удержаться за что-нибудь. Но даже если бы ему в руки попался корень или что-нибудь другое, он не сумел бы противостоять огромной силе серого воина. Дрыгая руками и ногами, человек пытался помешать троллю утащить его прочь.

Коротким и сильным движением тролль обрушил край щита лучнику на шею. Сопротивление было сломлено.

Ламби поднял секиру. Взгляд его скользнул по массе врагов.

Еще два-три удара сердца, и серокожие сметут копьеносцев в первом ряду.

Эмерелль уединилась в комнате-гробнице. Серокожих, как они называли себя, разоружили. Мадру, лутина и нескольких охотников она послала привести женщин, детей и стариков, ждавших возвращения воинов неподалеку, в пустыне. Рядом с ней, у ног мумифицированных мертвецов, лежал Олловейн.

Он спал. Он поправится полностью.

Даже мысленно нельзя называть его Олловейном. Сейчас он — Фальрах. Эльфийка посмотрела в его пропорциональное, красивое и такое знакомое лицо. Белый рыцарь Шалин Фалаха так долго был ее другом, ее доверенным лицом. Как тяжело было видеть его рядом и понимать, что его нет.

Она знала, что во время любовной игры назвала Фальраха Олловейном. Не намеренно. И оценить, насколько сильно это задело партнера, эльфийка не могла. Одно слово «Олловейн» потушило весь огонь. Он был хорошим любовником, он был таким всегда. Было легко отдаваться ему и наслаждаться этим.

Эмерелль мягко улыбнулась. Олловейн же, напротив, был, пожалуй, скорее неопытным.

Перед хижиной послышался одинокий женский голос. Ктото пел погребальную песнь. Отчетливых слов не было, только звуки-причитания. И несмотря ни на что, они говорили о чувствах женщины больше, чем могли бы сказать слова. Вдова Облона?

«Я не справилась, — подумала Эмерелль. — Пошла на поводу, вместо того чтобы руководить». Всего этого не случилось бы, если бы она прислушалась к Облону. Его истории о троллях она не приняла всерьез. Если бы она пошла к Мадре и Никодемусу вчера днем, вместо того чтобы поддаться страсти, Облон, вероятно, был бы жив.

«Я больше не королева, — мысленно напомнила она себе. — Я свободна». Но разве это означает, что она ни за что не должна отвечать? Может быть такое? Или она всегда была такой?

О Сожженных Землях не заботилась на протяжении веков. Не назначила регента, который докладывал бы ей о том, что здесь происходит, не послала даже шпионов, чтобы быть в курсе дел, не назначила ответственного. Сколько же еще таких земель, где правят насилие и гнет? Слишком долго заботилась она только о Сердце Страны, южных провинциях и севере. Оттуда грозили тролли, против которых она сражалась в стольких битвах.

Там находились княжества эльфов со всеми тайными врагами, посягавшими на ее жизнь, или трон, или и на то и на другое сразу. Девантар, махинаций которого она не понимала, но сознавала, к чему он стремится. Он хочет разрушить Альвенмарк. Полностью, беспощадно. Так, как когда-то был разрушен Расколотый мир. И ингиз, загадочные существа, живущие в Ничто. Существа, о которых никто не мог сказать, кто их создал или откуда они пришли. Ее окружали враги. Каждый день. Но разве это не просто отговорки? Ее обязанности как правительницы Альвенмарка были куда обширнее. Разве не должна была она по крайней мере послать во все регионы доверенных лиц, которые следили бы за происходящим вместо нее? Выход ли это? Или шпионы — это конец свободы? Если заглянуть глубже, не является ли свобода, когда всем предоставляется право действовать по собственному усмотрению, на самом деле просто приятным прикрытием безответственности?

Нет, отказавшись от трона, она стала ощущать свою дезориентированность острее, чем когда-либо. Она не просто стала странствующим рыцарем. Она стала плыть по течению. Без цели. И от этого страдал Фальрах. В Фейланвике, здесь, среди кобольдов, и когда она обнимала его и называла Олловейном.

Что такое любовь? Душу эльфа лучше всего можно сравнить с деревьями далекого юга, наполненными необычайной силой. Их можно срубить, даже сжечь. Но пока не будет уничтожен последний из их корней, они будут прорастать вновь.

То же самое и с возрождением эльфийской души. Из старых корней растет новое дерево. И, конечно же, оно отличается от того, вместо которого выросло. Так же было с Фальрахом и Олловейном. Для нее Фальрах умер, и за много столетий она не смогла забыть свою любовь. А затем его душа возродилась в Олловейне. А белый рыцарь был совершенно иным. Она влюбилась снова. Тайно, хорошо понимая, что Олловейн не ответит на ее любовь, несмотря на то что является самым верным ее слугой.

Почему она не может забыть мужчину, которого убило загадочное волшебство и который не любил ее? Почему не возвращается ее чувство к мужчине, который действительно любил ее? Если поразмыслить трезво, то счастье — вот оно, стоит лишь протянуть руку. Почему бы просто не принять любовь Фальраха?

Или нужно отказаться от какой бы то ни было любви, чтобы снова стремиться к трону? В Вахан Калиде, во время следующих выборов короля. Если собравшиеся там князья выберут ее правителем, она сможет вернуть трон, не пролив ни капли крови. Не этот ли путь уготовила ей судьба? В ее ли власти повернуть свою жизнь в иное русло?

Что делать, она не знала.

— Приведите ко мне предводителя серокожих, — произнесла она тихим, но пронзительным голосом.

Эльфийка знала, что за занавеской из камней, тыквенных зерен и кожаных полос сидят три кобольда и ждут, что она решит, кому надлежит занять место Облона и стать шаманом и предводителем племени.

Немногим позже в мертвецкую втолкнули старика. Теперь у него был подбит и второй глаз. Похоже, обманутые кобольды начали мстить мнимым троллям.

— Что ты знаешь об ингиз?

Кобольд облизал губы длинным узким языком. Он напомнил Эмерелль язык змеи, несмотря на то что не был раздвоенным.

— Это создания, полные ненависти. Они завидуют нам изза нашего мира. Даже из-за пустыни. И завидуют из-за тел. — Он стрельнул заплывшими глазами, словно проверяя, какое действие оказали его слова.

Эмерелль ничего не сказала. Ее лицо ничего не выражало.

Старик нерешительно заговорил снова:

— Существуют магические тропы великой силы. Мой народ не может ходить по ним. По ним путешествуют лисьеголовые наездники драконов, один из которых есть в твоей свите. Иногда, когда я пересекаю пустыню, я нахожу такие тропы. Я чувствую их. Они образуют большую сеть. Ее создали альвы.

В эту сеть пойманы ингиз. Но здесь, где живем мы, ячейки сети очень широкие. Может быть, она была порвана, когда здесь сражались драконы. Здесь ингиз подходят к нашему миру ближе, чем где бы то ни было. Войти в него они не могут, но их голоса иногда звучат у нас в головах. Они проникают в наши сны, чтобы напугать или сподвигнуть на дурные поступки. Если хороший человек вдруг становится плохим или женщина — склочной, их ввели в искушение ингиз. Они несут в мир зло. Выйди в пустыню. Можно идти десять дней и не пересечь ни единой магической тропы. Там нет ничего. Нет жизни. Близость ингиз убивает мелких существ вроде птиц, жуков и ящериц.

Его слова напомнили Эмерелль о тех мрачных днях в замке Эльфийский Свет, когда цветочные феи умирали или бежали прочь, когда смех исчез из дворца. Мог ли старик слыхать об этом? Или он говорит правду? Она прошептала слово силы и проникла в его мысли. Проникла в самую его суть. Они не лгали, когда называли себя троллями. Они глубоко верили в то, что являются троллями. Все было именно так, как он сказал. Его народ так долго носил в себе эту ложь, что она стала для них правдой. Верил он и в то, что говорил об ингиз.