– Как они поступили с Дженсоном?

– Забрали, чтобы хорошенько порасспросить. Этот мерзавец, судя по всему, решил сопротивляться до конца, Но его никто не слушает. В глазах чиновников он, прежде всего, соучастник преступления – расхищения государственных средств в особо крупных размерах. Кроме того, он злоупотребил доверием своего руководства, поскольку, как я понял, изначально государственный департамент взял его на должность консультанта АНБ. В общем, дело запутанное, и поскольку они не могут взяться за Мортона, Дженсон примет удар на себя. И удивительное дело – он ни слова не сказал о вас…

– Решил приберечь этот рассказ напоследок.

– Конечно, делать прогнозы рано, но, думаю, позиция у Дженсона проигрышная. Мортона нет, и защищать его некому. Без поддержки сверху что он сможет сделать? Ну, теперь хорошие новости. Заявки на розыск аннулированы. С помощью приятеля из ФБР мне удалось стереть информацию из центрального банка данных. Информация о том, что вы когда-либо подвергались полицейскому преследованию, уничтожена. С документами Саймона тоже все в порядке. Я отправил их с пометкой «до востребования» срочной почтой сегодня утром. Вы сможете получить их завтра утром на почте в Бингхэме.

– Здорово! А вы?

– В смысле?

– Что будет с вами?

– Я не особо об этом беспокоюсь. В таких случаях на второстепенных персонажей обращают мало внимания. Моя линия защиты проста: я выполнял приказы командира. Для военных это закон, и никто не может меня за это осудить. Поэтому меня подержат какое-то время на горящих угольях, а потом отстранят. Но на этот раз я, не задумываясь, буду валить все на своего начальника.

– Я могу пожелать вам успеха?

– Спасибо. Не беспокойтесь обо мне. Я выкручусь.

И после короткой паузы Дамферсон добавил:

– Знаете, я еще не до конца осознал, что со мной случилось за последние двадцать четыре часа, и, думаю, это не грозит мне и в будущем. Но я очень рад, что мы встретились. Странная штука, но, когда Гасснер умер, все мы, парни из его команды, жалели, что не успели сказать ему то, что хотели сказать.

– Это для вас так важно?

– Он был невыносимым, несговорчивым, неутомимым, но вместе с тем самым честным и справедливым человеком из всех, кого нам довелось встречать. Думаю, что, помогая вам, я заплатил часть моего долга Гасснеру. Если бы он не умер, я был бы рад стать его другом. Надеюсь, когда-нибудь мы встретимся и у нас будет достаточно времени, чтобы поговорить об этом.

– Договорились!

– А пока мне нужно еще кое-что успеть. Хочу пересмотреть пожитки Дженсона, пока он у федералов.

– Удачи! Завтра ждите моего звонка в это же время.

– Отдыхайте и позаботьтесь о девушке, ей это нужно. До завтра!

Сидя перед домом на куче поросших мхом поленьев, Валерия наслаждалась последними лучами вечернего солнца. Задумчиво глядя на небо, которое из голубого постепенно становилось пурпурным, она играла с кулоном, который наконец вернулся на привычное место. Оправленный в серебро маленький изумруд она вертела между пальцами.

Старенький «бьюик» рыча съехал на грунтовую дорогу и вскоре остановился у деревянного гаража. Петер вышел из машины и заметил девушку.

– Посидишь здесь еще немного – и станешь ужином для комаров, – сказал он, захлопнув дверцу.

Ясный взгляд Валерии задержался на Петере. Он подошел поближе. Внезапно на него нахлынула робость, и он сделал вид, что рассматривает стенку старого гаража. Он даже заглянул в окошко с разбитым стеклом.

– Внутри почти пусто, – сказал он. – Какие-то ржавые железки…

– Наверное, он служит убежищем для всех местных мальчишек, – отозвалась Валерия, не сводя с него глаз.

Он показался ей таким, каким она впервые его увидела. При взгляде на него создавалось впечатление, что это не его собственные ноги, а ходули, на которых ему приходится балансировать. Поскольку она сидела, он показался ей еще более высоким. Он стоял против света, и на его растрепанных белокурых волосах играли блики. Наконец он подошел и сел с ней рядом.

– Какие новости от Дамферсона?

– Наводит порядок. Все идет хорошо.

– Тем лучше.

– А ты? Как ты себя чувствуешь? – спросил Петер.

– На удивление хорошо. Вот только постоянно хочется спать.

– Не удивительно! Тебя долго пичкали наркотиками, и теперь организм восстанавливается. Тебе не снятся кошмары?

– Нет. Мне вообще ничего не снится. Думаю, таким образом мозг защищается от пережитого. Воспоминания о последних нескольких днях становятся все более расплывчатыми. Единственное, что не уходит, – это глухой страх и полное отторжение.

– Нужно перевернуть страницу. Теперь мы свободны.

– Это так. Ты прав.

Валерия отвернулась.

– Мы говорили с Саймоном… – начала она. – Он удивительный человек. И у нас с ним много общего. Он тоже унаследовал дар, который перевернул его жизнь. Он много об этом думал. Мне кажется, Саймон может нам помочь понять то, что с нами происходит.

– Ты уверена, что хочешь вернуться к этому?

– Скажу так: нам предстоит с этим жить, поэтому будет правильно узнать как можно больше. Мы должны понимать, что со всем этим делать. Нас это касается в первую очередь.

– А мне нужно хоть немного пожить спокойно. Саймон сказал, что он планирует сделать, когда получит документы?

– Он хочет вернуться в Индию, заново наладить свою жизнь. Но окончательно еще ничего не решил. Точно знает, что хочет уехать из Штатов, а потом… Пока смутные планы. Возможно, несколько его далеких родичей все еще живут недалеко от Калькутты. Ему трудно будет забыть о том, что довелось пережить.

– Не так-то легко стереть из памяти пять лет сидения в клетке, пусть и оборудованной по последнему слову техники!

– Он говорит, что не сидение взаперти произвело на него самое большое впечатление.

– А что же?

– То, что ему довелось узнать. Чему он стал свидетелем… Его способности проявлялись и раньше, до центра, но он не ощущал того, что он не такой, как все, особенный. А оказавшись в центре Дженсона, – он понял, насколько сильно отличается от других людей. Он говорит, что теперь не может жить, как раньше. В настоящее время единственное, что он может, – это воспринимать потоки, оценивать их. Все его существо нацелено на выполнение этой задачи. Еще он говорит, что встреча с нами стала для него самой большой неожиданностью. Когда он ощутил наше излучение, особенно твое, его мир изменился бесповоротно. И теперь он не верит в смерть.

В наступающих сумерках Петер украдкой рассматривал профиль Валерии.

– Я тоже пришел к этому выводу, – сказал он. – Но могу сказать тебе вот что: скоро мое излучение перестанет казаться Саймону особенным.

Валерия с удивлением посмотрела ему в лицо.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что мне кажется, что Гасснера со мной больше нет.

Произнеся эти простые слова, он вдруг ощутил значительное облегчение.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Благодаря ему у меня появились способности, знания и черты характера, которых раньше не было. Еще вчера я понял, что все это исчезает. Словно Гасснер покидает мое сознание, его сознание уходит, забирая с собой все то, чем он со мной поделился.

Валерии захотелось взять приятеля за руку, но она не решилась.

– Тебя это тревожит? – спросила она.

– Мне это мешает. Его личность до такой степени смешалась с моей, что моментами я уже не мог понять, где я, а где – он. И вдруг у меня появилось ощущение потери чего-то важного. Словно постепенно исчезает часть меня… Парадоксально, но факт.

– Не думаю, что ты сильно изменился. Знаешь, с того самого времени, как эта история свалилась нам на голову, я часто думаю о том, кто я есть, о жизни. Когда я была в центре, то думала, что уже никогда не выйду. Они умеют навязать человеку чувство безысходности… Саймон тоже не надеялся, что его отпустят. Они делали все, чтобы человек отчаялся. Это ужасно. Когда думаешь, что все потеряно, ты перестаешь себе лгать, осознаешь истинную ценность вещей и их место в жизни. Я боялась, что никогда не вернусь к нормальной жизни. И мое отношение ко всему пережитому изменилось. В такие моменты начинаешь понимать, что тебе по-настоящему необходимо. Ночью я не могла спать: ужас, что в любую секунду появится Дженсон или его ужасная ассистентка, был сильнее усталости. И я размышляла. Мысли путались в голове, порождая сплошной хаос. Страшно сказать, но я вдруг осознала, что большинство того, что я делала в последние годы, для меня совершенно не важно. Я вспоминала свое детство, моих родителей, родственников, с которыми пережила много удивительных минут и с которыми меня связывали настоящие чувства. Но начиная с подросткового возраста моя жизнь стала более запутанной, неоднозначной… Взрослея, мы учимся притворяться, играем в жизнь, как в игру, подавляем интуицию, заботимся о соблюдении приличий. Если задуматься хорошенько, понимаешь, какое огромное количество поступков мы совершаем не потому, что считаем это необходимым для себя, а для того, чтобы быть как все, соответствовать требованиям общества. Если убрать все наносное, в такой жизни почти ничего не останется. В течение долгого времени единственно личной и очень важной для меня была одна вещь – этот сон, наш сон. А потом я познакомилась с тобой, и случилась странная штука: хотя мы совсем не знали друг друга, ты стал единственным человеком, с которым я никогда не притворялась. Наверное, из-за наших снов, из-за вечной спешки, из-за страха и постоянно висящей над головой угрозы с тобой я всегда была самой собой. Осознание этого простого факта стало для меня настоящим потрясением, но и освобождением тоже. Я вдруг ощутила себя цельной, понимающей, кто я и что мне нужно. В центре надежда вернулась ко мне один-единственный раз, когда, к своему стыду, я подумала, что вас со Штефаном тоже поймали. От одной только мысли, что я снова увижу вас, увижу тебя, пусть даже в этом аду, мне стало намного легче…